Коллектив авторов - Социология вещей (сборник статей)

Для начала стоит рассмотреть все ошибки, заложенные в понятии «конструкции». Затем, когда перечень будет составлен, мы сможем решить, имеет ли смысл чинить этот концепт или лучше отказаться от него навсегда.

Первая ошибка наиболее распространена, и ее легче всего исправить. Когда люди слышат слово «конструкция», они подменяют его выражением «социальная конструкция», означающим, что конструкция сделана из социального материала. Считают, что наподобие Трех Поросят, построивших дома из соломы, из дерева и из камня, сторонники социального конструктивизма занимаются определением ингредиентов, компонентов, строительных материалов, из которых сделаны факты. И поскольку Злой Волчище, дунув, разрушил поросячьи домики из соломы и дерева, но не каменный дом, полагают, что социальные конструктивисты выбрали материал слишком непрочный, и что самый легкий ветерок сорвет крышу с их сооружения. У здания науки, вам докажут, твердые стены фактов, а не хрупкие подпорки социальных связей. Но такую теорию строительства приписывают социальным конструктивистам только их враги. Я никогда не встречал социального конструктивиста, который бы заявил, что здание науки построено на песке, а его стены сделаны из воздуха.

Слово «социальное», неважно, насколько оно неопределенно – Ян Хакинг, к которому я позже обращусь, тщательно классифицировал разновидности конструктивизма – обозначает не «тип материи» в сравнении с другими видами материалов, а процесс построения любой вещи, включая факты (Hacking 1999). Дома не падают на землю, как пирожки с неба, а факты, как и детей, не приносят аисты. Три Поросенка построили дома разной прочности, но все они были строителями и, кроме того, работали вместе или соревнуясь друг с другом: то есть, здесь имел место общий и коллективный процесс. Именно на этот процесс, а не на различные материалы, из которых сделаны вещи, указывает понятие «социальной конструкции». Зачем называть этот процесс «социальным»? Просто потому что он коллективный, требующий сложной координации многих умений и навыков. Как только слово «конструкция» преуспеет в метафорическом отнесении к строительству, строителям, рабочим, архитекторам, каменщикам, подъемным кранам, бетону, залитому в опалубку под лесами, тогда станет понятно, что речь идет не о прочности получаемого конструкта, а о множестве гетерогенных ингредиентов, о долгом процессе и тонкой координации, необходимых для достижения результата. А итог будет настолько основателен, насколько получится.

К сожалению, это первое прояснение ничего не решает, и его не достаточно, чтобы спасти концепт конструкции от осуждения. Невозможно отыскать в исследованиях науки откровенных социальных конструктивистов, которые доказывали бы, что вещи состоят «из» или «в» социальных связях. Но существует множество тех (большинство из них попало в список Хакинга), кто считает, что само общество, его властные отношения, его принуждение, его нормы и его законы служат каркасом, структурой, твердым основанием и фундаментом, таким прочным, всеохватным и организованным, что он действительно способен устоять перед Волком, если тот попытается его опрокинуть. Речь теперь идет не о том, что здание фактов на самом деле построено из более мягкого материала социальных связей, а о том, что мягкие и поверхностные связи, обеспеченные законами, культурой, средствами массовой информации, верованиями, религиями, политиками, экономиками, «в действительности» сделаны из более твердого материала, принадлежащего социальному каркасу силовых отношений. Таков обычный способ, посредством которого общественные науки и культурологические исследования объясняют устойчивость любой вещи: вещи устойчивы не по причине внутренней прочности строительного материала, из которого они якобы сконструированы, а по той причине, что их зримые фасады подпирает прочный стальной каркас общества. Например, закон не обладает своей собственной прочностью, он просто добавляет «легитимность» тайной силе власти. Законы, предоставленные своим собственным механизмам, – не более чем тонкий слой краски, покрывающей отношения господства [249]. То же самое касается религии. А также массовой культуры, рыночных отношений, СМИ и, конечно, политики. Любая вещь сделана из одного и того же материала: всеохватного, непреложного, всегда-уже-имеющегося, всемогущего общества. Большинство примеров, рассмотренных Хакингом, иллюстрируют эту логику – социальный конструктивист гордо восклицает: «Вы наивно полагаете, что закон, религия и т. д. устойчивы сами по себе, но я покажу вам, что в действительности они состоят из общественных отношений, которые бесконечно более прочны, долговечны, однородны и могущественны, чем труха и солома, скрывающая их структуру наподобие завесы, маскировки или тайника». Чаще всего те, кто гордится своим релятивизмом, являются социальными реалистами.

То, что этот тип «интерпретации» фальсифицирует саму идею конструктивизма, исследования науки обнаружили довольно быстро (хотя здесь мне, видимо, следует говорить за себя). Во-первых, как можно с помощью якобы прочной субстанции социальных отношений объяснять факты природы? Разве факты, открытые социологами и экономистами имеют больше веса, чем факты, созданные химиками, физиками или геологами? Что-то непохоже. «Объясняющее», очевидно, не объясняет «объясняемого». Еще более важным представляется вопрос: возможно ли использовать однородный материал всесильного «общества» для рассмотрения потрясающего разнообразия науки и техники? По меньшей мере, в нашем небольшом лагере исследователей науки и техники конструктивизм привел к формулировке программы, совершенно отличной от программы критической социологии. Наша цель была далека от попыток объяснить «прочные» факты естественной науки «непрочными» фактами социологии. Она определялась стремлением понять: как наука и техника поставляют ингредиенты, необходимые для сотворения и сохранения общества. Это был единственный способ вернуть слову «конструкция» одно из его исходных значений, подчеркнуть коллективный процесс создания прочных строений посредством мобилизации и координации разнородных элементов (Haraway 1999; Pickering 1995; Rheinberger 1997; Knorr-Cetina 1999; Latour 1999a).

В двух вещах исследования науки не нуждались совершенно: они не собирались подменять то волнующее, что они открывали, гомогенным, никем не созданным, всеохватным, неподсудным «обществом», равно как и никем не созданной, всегда-уже-имеющейся, неподсудной «природой». Поэтому исследованиям науки пришлось воевать на два фронта. Во-первых, они сражались с критической социологией, наследниками которой их по ошибке считали (как будто исследования науки попросту применили социологический способ интерпретации, опробованный в сферах права и религии, к науке и технике). Во-вторых, им пришлось выдержать натиск «фундаменталистов от природы», полагающих, что факты таинственным образом выпрыгивают из ниоткуда [250]. Если «социальное» означает материал, из которого сделаны «научные вещи» (этот взгляд, по моему глубокому убеждению, никто никогда не защищал), или некий крепкий каркас, обеспечивающий долговечность и прочность научных фасадов (как все еще верит большинство, включая Хакинга с его «социальными типами») – лучше обойтись вовсе без данного понятия. По этой причине я и стер прилагательное «социальное» из названия моей первой книги, оберегая чистоту слова «конструирование». Ведь благодаря исследованиям науки это слово стало обнаруживать свою связь со строительными метафорами – начали появляться «история», «прочность», «разнообразие», «неопределенность», «разнородность», «рискованность», «хрупкость» и т. д. Очевидно, «социальное» не относилось к материалу, из которого сделаны все прочие вещи (в чем их можно было бы критически обличить). Оно относилось к ассоциации источников множества относительно прочных компонентов. Социальные науки рассматривались не как науки о социальном, но как науки о гетерогенных ассоциациях (Tarde 1999; Latour 2002a).