Игорь Орлов - «Человек исторический» в системе гуманитарного знания

В целом антропологизация истории совпала с историографическим поворотом от анализа структур к изучению мотивов и стратегий поведения людей и расширением междисциплинарного диалога историков с представителями других наук, и прежде всего антропологии. Диалог с антропологами позволил историкам существенно расширить проблематику исследований за счет таких тем, как отношение людей к жизни и смерти и возрастным периодам, народная религиозность и взаимодействие различных уровней культуры, праздники и будни, ритуалы и проч. При этом, как указывалось выше, поворот ряда историков школы «Анналов» в сторону исторической антропологии шел через интерес к истории ментальностей, которая в 1960–1970-е годы стала лидирующим направлением во французской историографии, проникнув, благодаря Роберу Мандру (1921–1984), в историю религии и культуры. Параллельно шла трансформация демографической истории – от изучения статистики к исследованию субъективной стороны демографических процессов (отношению людей к жизни, смерти, детству и проч.).

После определенного падения интереса к исторической антропологии во Франции в 1990-е годы и, наоборот, расширения проблематики исследований в Германии, Италии, Испании и России сегодня под влиянием «культурологического поворота» вектор развития сместился в сторону культурной истории. К примеру, на рубеже XX– XXI столетия в Германии в качестве замены исторической антропологии предложена новая «историческая наука о культуре» («культурная история повседневности»). К антропологически ориентированной истории можно отнести и «новую культурную историю» в США [Кром, 2004а. С. 20, 23, 27, 29, 72–73, 90, 138]. Если до последнего времени историческая антропология оставляла за кадром проблему самоидентификации личности, личного интереса, индивидуального выбора и инициативы, то сегодня востребован анализ индивидуального сознания, опыта и деятельности.

В связи с этим представляет интерес микроистория – не столько как влиятельное направление зарубежной (прежде всего, итальянской) историографии (cм.: [Гинзбург, 1996. С. 207–236; Леви, 1996б. С. 167–190; Ревель, 1996. С. 236–261; Гренди, 1997. С. 291–302; Медик, 1994. С. 193–202] и др.), а как методологический подход в рамках исторической антропологии (cм., например: [Бессмертный, 1997. С. 7–24; Историк в поиске.., 1999; Леви, 1996б. С. 171, 184]. Ведь детальное изучение поведения индивида – не самоцель, а микроистория – не историческая миниатюра. Ее необходимость определяется возможностью увидеть через индивидуальные стратегии людей ранее не замеченные явления исследуемой эпохи. К примеру, суть микроисторического подхода состоит не в том, чтобы использовать контекст эпохи для прояснения тех или иных эпизодов жизни своего героя, а в том, чтобы, наоборот, с помощью биографии высветить дотоле не известные стороны тогдашней жизни [Кром. История России…].

На рубеже 1980–1990-х годов в России было положено начало «постмодернистскому космизму», в основу которого легли идеи В.И. Вернадского, Н.Ф. Федорова и К.А. Циолковского. Наряду с «символическим» направлением исторической антропологии, рассматривающим человека через призму культуры, и «социоструктурным» направлением, изучающим человека через социальные структуры, формируется «космологическое» течение, рассматривающее человека как часть космоса, а культуру как «адаптационный механизм» [Жук, 1992. С. 186–187].

Что касается изучения ментальности, то в литературе, помимо собственно истории ментальностей (менталитета) [36] Сразу следует уточнить одно принципиальное положение. Хотя ряд ученых считает, что история ментальности является составной частью истории культуры, однако от последней это направление четко отделяет внимание к бессознательным элементам мировосприятия (архаика, эмоциональное и иррациональное). То есть менталитет – это своеобразные установки сознания, чаще всего неясные, невербализованные (не выраженные в словах-понятиях) его структуры. , выделяется еще целый ряд научных дисциплин, в той или иной степени связанных с этой проблематикой. В этом списке: философская, культурная, социальная, историческая, политическая и другие виды антропологии; исследования французского социолога-позитивиста Эмиля Дюркгейма (1858–1917) и основателя феноменологической социологии Альфреда Шюца (1899–1959); феноменологическая философия сознания; теоретическая лингвистика и семиотика; социальная и когнитивная психология, психоанализ, нейропсихология и др. [Таршис, 1999. С. 9]. История ментальности, с одной стороны, граничит с историей общественной мысли, с другой – с аналитической психологией, изучающей выделенное Карлом Юнгом «коллективное бессознательное», а третьей гранью соприкасается с исследованием глобальных «типов сознания».

Все это ввело историю менталитета в весьма широкое междисциплинарное пространство со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. В частности, понятие «ментальность» так и не получило общепризнанной дефиниции, а задача создания единой концепции ментальности человека наткнулась на междисциплинарные противоречия. Кроме того, ментальность описывает человеческую активность только в контексте определенного исторического материала, без которого этот термин становится еще одним обозначением психики, сознания или деятельности.

Тем не менее в рамках истории ментальностей, в том числе российской, был сделан ряд важных выводов, позволяющих судить о нераскрытости потенциала этого научного направления. В частности, заслуживает внимания гипотеза о том, что одной из функций ментальности выступает продуцирование исторического развития [Визгин, 1991. С. 177–178]. Очевиден и культурологический сдвиг в подходах к сущности ментальности. К примеру, образное содержание ментальности рассматривается как результат усвоения человеком различного рода текстов культуры и практического опыта. Да и само содержание культуры расценивается как процесс объективизации ментальности [Таршис, 1999. С. 17, 37–38, 57]. Ментальность, объективирующаяся в знаковых системах и текстах различного рода, нередко расценивается как особый вид текста, понимаемый, согласно М.М. Бахтину, как «связный знаковый комплекс», включая текст сознания, поведения, речи и т.п. [Бахтин, 1986. С. 306–307].

Исторический подход представляет структуру менталитета как сочетание «картины мира», «стиля мышления» и «кодекса поведения», поле пересечения которых определяется как «парадигма сознания». В этой модели «пересекающихся плоскостей» представление о ценности и основные ценностные образцы разбросаны по всем «уровням» менталитета в зависимости от их содержания, а система ценностей, характерная для данного социума, понимается как совокупность ценностных иерархий отдельных социальных слоев и групп [Усенко, 1994. С. 4–7].