Валентина Сченснович - Россия и мусульманский мир № 10 / 2010

Во-вторых, динамика глобализации постепенно, но неумолимо влечет за собой переформатирование «осевых» культурно-цивилизационных комплексов (КЦК). Отныне субъектность КЦК обусловлена прежде всего их геоэкономическим и геокультурным весом и влиянием, борьбой за гегемонию или лидерство. Происходит прощание с пирамидальной архитектоникой мира, и на смену ей приходит не «многополярный», а многомерный, сетевой мир. Если же на международных конференциях еще обсуждается вопрос, возможна ли успешная Россия без собственного мирового проекта, то это означает, что его авторы «под собою не чуют» уже ни страны, ни тем более планеты и уповают на фатальный союз с готовыми встать под его неотразимые знамена.

В-третьих, всякий союзник – партнер, но далеко не всякий партнер – союзник. Иначе ими были бы едва ли не все субъекты международных взаимоотношений. К тому же союзников стихийно или осознанно объединяют не только «сходные интересы» и «общие цели», но и ценности. Это взаимосвязанные, но различные ступени зрелости движущих сил человеческой деятельности. Интересы выполняют функцию внешнего стимулирования деятельности, а ценности – внутренней мотивации ее смысла. Тогда «дело идет… об определенной перспективе: о сохранении индивида, общины, расы, государства, церкви, веры, культуры… Разве смысл не есть смысл отношения и перспектива?»

В своих основаниях ценности – всегда интересы, и непреходящая максима в том, что идеи неизменно посрамляли себя, когда отделялись от интересов. Но интересы – не всегда ценности. Они соотносятся как зерно и плод. Интересы субъективируются, а ценности объективируются. Гораздо чаще поступаются интересами, чем ценностями или «принципами». Зрелые субъекты интересами (по обстоятельствам) поступаются, а за ценности готовы умереть независимо от обстоятельств.

С изложенных позиций в статье предпринята попытка анализа проблемы союзников, ныне непосредственно решаемой Россией. Следует отметить, что практически любое государство в его истории и современности сталкивается с проблемой соотношения национальной и государственной безопасности. Их тождество – это не равенство, а совпадение или несовпадение в одном и том же объекте, но не в структуре его содержания. Логически она соотносится как система (нация) со своей подсистемой (государством), но конкретно-исторически последнее может не совпадать с руссоистской «общей волей», а нередко – и противостоять ей. В последнем варианте характерные для этих режимов государственный гегемонизм и конфронтационная интенция прочно соединяются с мобилизационно удобным «образом врага».

Россия 1990-х годов особенно остро воспринимала коллизию между национальной и государственной безопасностью. В то время в журнале «Вопросы философии» прошла плодотворная дискуссия о соотношении общества и государства и, соответственно, безопасности национальной и государственной. К сожалению, в ней не оказалось места для очевидности: стабильная система национальной безопасности атрибутивно должна включать реальную субъектность общества/государства, в том числе подсистему их союзничества с другими дееспособными международными субъектами.

Такое состояние достижимо при одном условии: если субъекты отношений наделены «smartpower» («разумной силой»). Концепт «smart power» трактуется как синтез двух понятий – «жесткой» и «мягкой силы». Он предполагает рациональное перера-спределение ресурсов между ними. «Геополитику никто не отменял» (Д. Тренин), но и такие основные ресурсы «мягкой силы», как культура и политические ценности, имеют непреходящее значение при условии признания их легитимности, морального авторитета другими международными акторами «жесткой» и «мягкой силы».

Эти «своевременные мысли» относятся не только к США, с 1990-х годов начавших утрачивать эффективность своей геге-монистской политики вплоть до отказа таких союзников, как Франция и Германия, принять участие в их иракской авантюре. С переходом от мира биполярного к многомерному концепция национальной безопасности все более дополняется и трансформируется концепцией и практикой коллективной безопасности. Вообще говоря, в принципе такая безопасность – один из архетипов международных отношений. Уже в XX в. сформировались и сыграли в целом позитивную роль военные союзы во имя победы над противником. В Первой мировой войне это была Антанта, во Второй – Антигитлеровская коалиция («Объединенные нации»). Однако у союзников военного времени был общий интерес, но помимо общего врага, не было единых ценностей, и это предопределило немедленное начало «холодной войны» сразу после Победы. Она была отмечена духом непримиримой конфронтации, и недавно союзный Запад полностью, хотя по-своему и латентно, разделял откровенную угрозу Н. Хрущёва «Мы вас закопаем». Не случайно СССР, который некогда опирался на своих союзников не только de jure (ОВД), но и de facto (рабочее, коммунистическое и национально-освободительное движение), в период заката перестал быть «знаменосцем прогресса», утратил эти фундаментальные факторы стабильности и оказался в изоляции – без союзников.

Самое печальное в другом: такая «псевдоморфоза» (в терминологии О. Шпенглера – превращение, неадекватное природе вещей) происходила в принципиально новых обстоятельствах становления глобального мира с его взаимозависимостью. Всеобщая повестка – отказ от концепции и практики «нулевой суммы», «безопасность для всех», или «всеобщая безопасность». В таких условиях безопасность одной страны основана на безопасности другой. Это кардинальная смена парадигмы безопасности.

Отчетливая новизна выявилась уже не столько в российском контексте парадигмы, сколько в отношении к ней. Уместно начать с официальной оценки. По словам президента Д.А. Медведева, приведенным в его известной статье «Россия, вперед!», адресованной «городу и миру», «Россия, вне всякого сомнения, великая страна. Мы действительно велики и своей историей, и своей территорией… Страна, имеющая тысячелетнюю историю, занимающая шестую часть суши, не может не быть великой по определению. И в прямом, и в переносном смысле этого слова. Но этим величием нельзя упиваться». В этих словах, по сути, верна лишь последняя фраза. Все, ей предшествующее, далеко от автоматизма. Тысячелетняя история и географические масштабы пятой части планеты – это высокая вероятность величия страны, но еще не его реальность, и Россия, как и любая другая страна, на величие вовсе не обречена. Автор обращения далее признает: «…на уровне глобальных экономических процессов влияние России, прямо скажем, не так велико, как нам бы хотелось… Но возможности нашей страны должны быть более значительными, подобающими исторической роли России».