Валентина Сченснович - Россия и мусульманский мир № 1 / 2011

В 2000-е годы Кремль стал проводить более жесткую политику по отношению к регионам и в ответ на «татарский маневр» провозгласил «усиление вертикали власти», а затем «обязательность использования кириллического алфавита во всех регионах». Каким образом можно усилить «вертикаль» в суверенной национальной республике и как к этому отнесутся власть и население этой республики – покажет время. Возможно, Кремлю придется опять отступить, чтобы вновь в обмен на уступки сохранить стабильность, опасаясь рассечения России надвое «исламской дугой» Турция – Татарстан. Решающим может оказаться и мнение русского народа. Будет ли он уступать и дальше (в том числе роль государствообразующей нации), устраивает ли его роль «новых бедных» в собственной стране или русские все же выдвинут какие-то свои этнические требования?

«Евразийские татары» предлагают для предотвращения меж-этнических конфликтов создать Волжскую республику – Идель-Урал, где по типу Швейцарии государствообразующие нации будут полностью уравнены в правах. Происходящие среди татар процессы с точки зрения западной этнологии и политологии исследовал французский политолог Жан-Робер Равио, который сформулировал главную проблему в форме двух вопросов:

1) имеем ли мы в Татарстане «нацию, стремящуюся стать государством», или «государство, намеренное стать нацией»?

2) возможно ли превращение Татарстана в государство без предварительного формирования в республике «нации»?

По мнению Равно, правящая элита Татарстана выбрала путь конструирования «нации», базирующейся на общности экономических и социальных интересов. Представитель Института истории Академии наук Татарстана Д. Исхаков в ответ выдвинул тезис о существовании в Татарстане двух национальных общностей – «татарской» («этнической» как этнокультурного единства) и «татарстанской» («политической» как территориального экономико-социального сообщества), а также о том, что для дальнейшего развития Татарстана необходимо «подлинное» возрождение и развитие этнической культуры, причем этническая татарская культура не может возрождаться в «узких рамках русско-православной Евразии».

Именно с активизацией этничности представителей ряда российских народов, в частности – татарского и башкирского, связана причина громких протестов относительно отсутствия графы «национальность» (пресловутого «пятого пункта») в российских паспортах нового образца. Ценность этнического происхождения в сознании ряда народов России заметно превышает значимость общегражданской идентичности.

В то же время получили развитие процессы этнообразований внутри развивающихся национальностей. Например, среди татарского народа активизировались так называемые «булгаристы», среди которых немало энтузиастов, получивших через суд новые паспорта с записью новой национальности – «булгарин». В Сибири существует движение, стремящееся объявить сибирских татар самостоятельным народом и создать собственную республику. В Казани усилилось движение за объявление крещеных татар самостоятельным народом – кряшенами. Часть астраханских татар записалась ногайцами. Представители татарских элит объявляют эти процессы «искусственными», провоцируемыми «определенными силами» внутри самой России (подразумевая «великодержавное государство»).

Чувашское национальное движение возникло в начале 1990-х годов. Для многих его активистов – националистически настроенных представителей интеллигенции – главным фокусом деятельности и обоснования политических взглядов и позиций, основным стержнем в поиске национальной идеи как идеологической доктрины движения стала религия. В дискуссиях о роли собственно чувашской дохристианской народной веры как фактора этнической консолидации и основы роста национального самосознания в ходе развития движения обнаружились большие разногласия. На начальном этапе идеологических исканий и конкретных действий интеллигенции тождественность дохристианской народной религиозности перспективам развития нации, строительству суверенного государства и его идеологии практически не подвергалась сомнениям. Конфессиональное и этническое чувашское самосознание трактовалось как равнозначные понятия – по аналогии и одновременно с их противопоставлением тождественным и нерасчлененным понятиям «русский» – «православный» в национальных российских патриотических доктринах. Христианство ассоциировалось с русской, «колонизаторской» религией; в исламе усматривалась опасность полной ассимиляции с татарами. Единственным выходом для этнонациональной консолидации чувашей стало обращение к своей традиционной вере. Киреметь по замыслу основных организаторов – и символически, и буквально – должна была стать храмом чувашской религии и центром духовного развития нации.

В поисках смысла и сути чувашской духовности, ее настоящих реалий чувашские ученые, публицисты, краеведы вновь обратились к своему историческому наследию, религии и мифологии, заново переосмысливая их в аспектах, альтернативных устоявшимся концепциям. Стали воссоздаваться в памяти национальные боги и герои, восстанавливаться забытые имена выдающихся чувашских деятелей, преданных не только своему народу, но и истинной чувашской вере.

Прослеживая в чувашской религиозности этнические, нравственные принципы жизни, основу, формирующую национальный характер, психологию и стереотипы мышления, исследователи в очередной раз вернулись к киремети, которая в современном сознании стала символом непокорности, свободолюбия, бунтарства, независимости. Так, в очерке Ю. Яковлева о деятельности И.Н. Юркина – известного писателя, этнографа и активиста раннего чувашского национализма, открыто выражавшего идеи создания суверенного государства, – «магия и культ киреметя» сопоставляются со «свободолюбивым духом чувашской веры», «близким ницшеанству, пониманию жизни как волевого усилия», и связываются с формированием национального характера, «протии-воположного скромности и чувству меры». Как символ чувашского мироздания киреметь отождествляется с философией нации – «чувашской идеей» и принципами жизни народа, подвергавшимися разрушению на протяжении долгого времени.

Выражение чувашской духовности часто понимается как освобождение «живого духа нации от искусственных препятствий» и его развитие в формах чувашской древней религии и мифологии, соответствующих современному контексту. Еще одним примером такого подхода являются рассуждения И. Дмитриева – современного театрального критика и режиссера. В период с 1992 по 1995 г. – пик деятельности Чувашского национального конгресса (ЧНК), он находился в эпицентре дискуссий по проблемам воссоздания народной религии, полемизируя в открытом эфире с представителями РПЦ. Его подход заключается в признании необходимости создания канонов религии на основе детального изучения обрядовой жизни. Национальную религию и дух он определяет как «чувашское дело», находящееся в противоречии с «государственным делом». Дело «сохранения нации» состоит в развитии духа и его влиянии на все сферы жизни. Свой пессимистический прогноз о будущем чувашской нации в период спада национального движения в 1999 г. он связывал с отсутствием у народа осознания ценности своей религии, утратой духовного единства – «потерей духа в христианский и советский период», «изменой» чувашскому богу Торе. И. Дмитриев считает несообразным проводить реконструированные обряды, вносящие дисгармонию в народную жизнь, и видит выход в постижении сути нерастраченной духовности в ее соотнесении с современными реалиями.