Юрий Игрицкий - Россия и современный мир № 4 / 2010

Ремейком же Конституции 1649 г. была Конституция 1936 г. У этих «основных законов» один и тот же внутренний стержень и esprit (или, по крайней мере, близкий). С одной стороны, Уложение 1649 г. всех закрепощает, а, с другой – делает равными. Все равны, но не перед законом, как это со временем устроилось в Европе, – перед властью. И равны в своем бесправии. Когда-то С.Ф. Платонов, крупнейший русский историк начала ХХ столетия, припечатал петровский режим – «равенство всеобщего бесправия». Это же в полной мере относится и к тому, что сотворил отец Петра, Алексей Михайлович. И вот на основе этого эгалитарного бесправия власть дает гарантии – обратим на это внимание – неравного жизненного минимума. Не впрямую, конечно. Однако подразумевалось: соблюдение установленных наверху правил обеспечит какое-никакое выживание. Нарушение их смертельно опасно. – В этом была слабость московско-петербургской системы: равенство в бесправии, но неравенство в потреблении. Здесь надо подчеркнуть: «равенство в бесправии» перед властью, а не в отношениях между сословиями; там равенства, понятно, не было. Это важная, однако иная тема. – Эта слабость исторически простительна (русской власти). Она отражала всеобщую бедность. Ресурсов на всех не хватало.

Большевизм стал попыткой преодоления этих самых недостатков, противоречий, слабостей московско-петербургской системы. Во второй раз (не сомневаюсь, в последний) русский народ решил устроить свою судьбу на тех же, но идеально выправленных, основаниях. Это – сознательныйотказ от движения в сторону свободы и права, т.е. отказ от исторической субъектности, и сознательныйвыбор рабства в обмен на более или менее равный минимум потребления (за это последнее соглашались даже – в принципе – жертвовать жизнью; лучше, конечно, чужой, но обернулось для миллионов своей). Да, это было во многом обусловлено бедностью природных условий (не устану повторять это; все разговоры о нашем потенциальномбогатстве – сплошной разврат; русская история проходит в суровых климатических данностях).

Итак, повторим, РКП (б) – ВКП (б) играла роль дворянства и церкви. То есть реализовывала две важнейшие социальные функции – управленческую и сотереологическую (разумеется, в секулярном варианте). Колхозное крестьянство по сути вновь прошло путь своих предков – крепостных общинников. Иными оказались судьба, роль и функции горожан. Хотя возникновение и предназначение городов и в московско-петербургской, и в советской системах было очень похожим. В первом случае города строились как военные форпосты, крепости, а также инструменты и опорные пункты колонизации завоевываемых пространств. Во втором – как военно-индустриальные центры и опорные пункты уже завоеванного пространства.

Разница же заключалась в том, что советская система, независимо от того, хотели этого ее творцы или нет, оказалась для России способом перехода от крестьянской цивилизации к урбанистической. И потому роль горожан (городского «сословия») была здесь гораздо важнее, чем в предшествующей системе.

Что касается Конституции – 1936, то в ней большевики действительно преодолели противоречие Конституции – 1949: было достигнуто полное (насколько это вообще возможно) равенство в бесправии. – Хотелось бы обратить внимание на то, что это равенство в бесправии носило как положительный, так и отрицательный характер. Например, для всех отрицалось право выбора (речь, конечно, идет не об институте сталинских выборов, а о выборе как основе свободной социальной жизни). Но для некоторых групп населения это равенство носило и положительный характер. Так, была ликвидирована категория «лишенцев» – одна из важнейших составляющих советского общества первых двух десятилетий. Представители бывших «эксплуататорских классов» уравнивались в правах (в бесправии) с представителями новых советских «классов». Или, говоря языком криминальной социологии, «опущенных» (бывших) подняли до «честных фраеров» (новых).

И одновременно законодательно декларировалось равенство в потреблении. Конечно, это равенство носило зачаточный характер – принцип «каждому по труду», но объявлялось переходным к ситуации полного равенства – «по потребностям».

Подобно московско-петербургской системе советская, достигнув высшей точки крепостничества и бесправного равенства, начинает двигаться в другую сторону. В тот момент, когда РКП (б) – ВКП (б) переименовывает себя в КПСС, начинается эмансипация этого сословия. И в этом смысле Маленкова можно сравнить с Петром III, а Хрущёва – с Екатериной II. Кратковременные правители запускают этот процесс, а их «долгоиграющие» сменщики реализуют его содержание. В эпоху между Петром III и Николаем I (1762–1825) происходит становление дворянского сословия как особого культурно-исторического типа. И одновременно социально-культурной основы для будущих эмансипационных процессов. В хрущёвско-брежневский период (1953–1982) формируется номенклатурное сословие также как особый культурно-исторический тип, в недрах которого начнутся новые эмансипационные процессы.

Схожим образом решались и крестьянские вопросы. В 1861 г. крестьян освободили, но оставили в рамках общины; в целом они так и не обрели правосубъектности; выход из общины был существенно затруднен. После первой русской революции и в ходе столыпинских реформ крестьяне получили и право на выход, и правосубъектность, и паспорта с фамилиями. Маленковская реформа 1953–1954 гг. освободила крестьян от крепостничества, но оставила в колхозах; фактически отсутствовало право выхода, была ограничена правосубъектность, не было паспортов. Брежневско-косыгинские реформы середины 60-х годов принесли крестьянам право выхода, полную правосубъектность, паспорта.

Совершенно другая участь ждала советских посадских. В хрущёвско-брежневский период это была количественно превалирующая социальная группа, и от ее судьбы зависела судьба всей системы. Точнее, ее будущее или то, что будет после этой системы. Поскольку именно те процессы, которые шли в этой среде: а) сгубили эту систему, б) не дали возможность восстановить ее. Следовательно, эволюция сословия советских посадских является ключом к пониманию того, что случилось в России в последние десятилетия ХХ в.

Поначалу все было не так плохо (для системы). Пришедшие в город миллионные массы (что-то схожее с овладением Рима варварами; кто только не упражнялся на эту тему, а для А. Тойнби – она одна из важнейших; и тем не менее еще раз скажем: варвары вошли в Рим; «скифский праздник на берегах Невы» – припечатал революцию сразу все понявший О. Мандельштам) принесли с собой традиции и стереотипы поведения первичной для них передельно-общинной формы существования. Но и сверху, «хозяева», «РКП(б) – ВКП(б)», также во многом представители этого жизненного уклада, начали обустраивать новое городское существование по привычным лекалам. Жизнь в многолюдных коммуналках и бараках, работа в многолюдных, «массовидных», как сказал бы Ильич, коллективах (заводы, фабрики etc.), обязательное участие в массовых акциях (демонстрации, митинги, физкультура, детсадовско-пионер-комсомольское начало) – сформировало нового человека русской истории, основу «советского народа – новой исторической общности»: парохиально-массового человека. Который пришел на смену парохиально-локальному человеку.