Виктор Шнирельман - «Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма

История формирования современного населения Латинской Америки дает богатые материалы для отказа от реификации расовых категорий и навязывания им каких-либо жестких культурных кодов и стереотипов. Ведь в разных странах существовало очень разное отношение к межрасовому смешению и потомкам от такого рода браков. При этом никакое, пусть самое жесткое, законодательство не могло там остановить процессы межрасового смешения. Интенсивная метисация привела к появлению самых разных расовых категорий (мулатов и метисов), получавших в различных странах разные статусы. Например, в XVII–XVIII вв. в вице-королевстве Перу было известно 14 расовых категорий, а в Новой Испании – даже 46. Но, как гласит местная поговорка, если в США достаточно было иметь «каплю черной крови», чтобы считаться «черным», то в Латинской Америке, напротив, достаточно было иметь «каплю белой крови», чтобы считаться «белым». За этим стояли принципиально разные подходы к оценке человека и его места в обществе. Как отмечал Э. Л. Нитобург, в британских колониях главным был генеалогический критерий, а в испанских и португальских землях – фенотипический [515]. Если в США расовое смешение долго запрещалось, то в Бразилии оно, напротив, поощрялось властями, полагавшими, что тем самым страна сможет «побелеть» и двигаться к построению цивилизации, сходной с европейской [516]. В условиях «расовой непрерывности», отмечавшейся в Латинской Америке, не могло быть и речи о каких-либо врожденных «расовых качествах». Напротив, такие «качества» конструировались в зависимости от особенностей социальной структуры и социальной стратификации, хотя это и не спасало от расизма [517].

Например, в Вест-Индии расовая классификация была гораздо более разветвленной, чем в США или Западной Европе. Там использовался богатый набор терминов для людей смешанного происхождения в зависимости от соотношения тех или иных предков – выделялись такие категории, как «белые», «рыжие», «коричневые», «светло-черные», «черные», «темно-черные». При этом раса служила символом социального положения. Так, термин «тринидадские белые» означал не столько физическую принадлежность к белой расе, сколько принадлежность к престижному социальному слою, который обычно связывался с белой расой. Как правило, эта категория включала потомков смешанных браков, однако в нее входили и белые поселенцы; все они назывались «креолами» [518].

Аналогичная картина наблюдается и в Бразилии с ее мифом о «расовой демократии», где «раса» политизирована, хотя и не в такой степени, как в США [519]. Там в одном из северо-западных поселков этнографу удалось зафиксировать 116 терминов для разных расовых типов, и имеются данные о том, что в различных районах Бразилии люди различают около 500 разных типов в зависимости от оттенков цвета кожи, формы носа и губ, особенностей волос и пр. Из них чаще всего использовались 10 терминов (около 85 % случаев), причем самыми популярными были три – «морено» (мулаты), «бранко» (белые) и «сарара» (веснушчатые) (около 50 % случаев) [520]. По результатам другого исследования, проведенного в штате Баия, там различали 25 оттенков цвета, которые группировались в четыре основные категории – «бранко», «морено», «пардо» (мулаты), «прето, негро, эскуро» (черные). При этом расовые термины ситуативны и со временем изменяются, а бразильские власти поощряют межрасовое смешение и своей целью объявляют создание особой «бразильской расы» [521]. Социально-классовые различия имеют в Бразилии гораздо большее значение, чем расовые [522]. Мало того, в разных районах Бразилии один и тот же человек мог встретить к себе очень разное отношение. Например, состоятельный человек, обладавший светлой кожей, хотя и имевший среди своих предков чернокожих, мог считаться в Баие «белым», но на юге Бразилии его могли третировать как «негра» или «мулата» [523]. При этом в ряде стран Латинской Америки под влиянием черного движения в США в 1970–1980-х гг. происходила политическая мобилизация местного чернокожего населения. В этом контексте термин «черные» лишился своих негативных коннотаций и приобрел позитивный смысл [524].

А вот на Сицилии для иммигрантов из стран третьего мира, прежде всего Африки, используются такие расовые категории, как «марокчини» (марокканцы), «нивури» (черные) и «туичи» (турки). Термины «марокчини» и, реже, «нивури» там употребляют для темнокожих иностранцев. Но наибольшей популярностью пользуется термин «туичи», имеющий инклюзивное значение – в эту категорию включают не только темнокожих иностранцев, но и темных сицилийцев. Впрочем, сами сицилийцы не видят большой разницы между этими тремя терминами и нередко вкладывают в них один и тот же смысл, не особенно заботясь об их соответствии реальной цветовой гамме. Например, термин «туичи» могут использовать равным образом для темнокожих выходцев из Ганы и светлокожих жителей Туниса. В любом случае речь идет об образе «чужаков», к которым относятся с опаской [525].

В Скандинавских странах термин «раса» считается сегодня унизительным и вовсе не используется. В Норвегии даже делались попытки ввести новую терминологию для «иммигрантов», которая бы подчеркивала уважительное к ним отношение. В качестве новых терминов предлагались «фьернкультурелл» («далекий культурно») и «фреммедкультурелл» («культурный иноземец»), но проблему они не решили. Поэтому власти остановились на термине «миноритецшпреклинг» («языковое меньшинство»), обозначающих тех, чей материнский язык отличается от норвежского. Важно, что этот термин обходит вопрос о культурной идентичности, оставляя самому индивиду право выбора. Однако молодежь такого происхождения свела на нет все усилия властей, называя себя «иностранцами» (утлендинг), тем самым подчеркивая свою маргинальность. Некоторые молодые люди предпочитают двойную идентичность, например «норвежско-пакистанскую». Однако встречается и немало тех, кто сознательно демонстрирует безэтничность и хочет быть просто «самими собой» [526].

Подобно США, в Великобритании также выделяется большая группа «черных» иммигрантов, но, во-первых, у нее более короткая история пребывания в этой стране, чем у афроамериканцев в США, а во-вторых, она более гетерогенна, ибо включает мигрантов как из Вест-Индии и Западной Африки, так и из Пакистана, Индии и Бангладеш [527]. Подобно иммигрантам из Вест-Индии в Нью-Йорке [528], выходцы из Южной Азии неоднократно протестовали против своего зачисления в категорию «черных», но отношения к ним со стороны белых британцев это не изменило. В ходе борьбы против расизма и за социальную справедливость иммигранты создавали в Великобритании самые разные коалиции, что влияло на установление тех или иных границ «черной общности». Они существенно расширяются, когда речь идет о политической солидарности иммигрантов, и, напротив, сужаются, когда разные группы иммигрантов апеллируют к своим культурным и языковым истокам. При этом некоторые активисты «черного» движения склонны ограничивать «черную общность» только теми, кто происходит из стран Британского содружества, а иной раз еще более сужают ее границы, апеллируя лишь к тем, кто имеет африканское происхождение. Это, разумеется, ведет к автоматическому исключению «азиатов». Поэтому другие «черные» политические лидеры предлагают включать в эту категорию всех, кто страдает от расизма в Великобритании из-за цвета своей кожи. Но когда в 1980-х гг. британские власти изменили политику и начали оказывать поддержку этническим меньшинствам, «черная» категория этнизировалась и, наряду с «азиатами», стала означать одно из меньшинств, требующих доступа к финансированию и другим ресурсам. В то же время у британских полицейских были свои представления о том, кого следует признавать «черными» в соответствии с инструкцией, составленной властями в 1987 г. Следует заметить, что культура иммигрантов также не остается в замороженном состоянии, а видоизменяется в диалоге с британской культурой. Все это делает «черную» категорию в Великобритании весьма неопределенной и несколько парадоксальной [529].