Array Коллектив авторов - «Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России

Анализу книги Эразма Роттердамского посвящена глава «История понятия „civilité“» [Элиас 2001: 111–120].

О формировании образа «политичного кавалера» см., например: [Черная 1989: 220–231].

О воздействии западноевропейских концепций на Феофана Прокоповича см.: [Гурвич 1915].

Оставаясь носителем высшего авторитета, а также истоком любого порядка, власть тем не менее нуждалась в новых формах легитимации, отвечавших созданной ею социальной реальности. Ю. Кагарлицкий, анализируя тексты Феофана Прокоповича, показал, как под воздействием протестантизма трансформировались установки проповеди и стратегий проповедника. Если в XVII веке спор определял отношение к иноверцу (а никониане или старообрядцы в этом случае друг для друга приобретали именно статус иноверца), то в начале XVIII века это усложнилось и сомнения распространились на тех, кто исповедует одну веру, но различным образом (так, внутри православия складываются позиции, которые ближе к протестантизму или католицизму). Характеризуя стратегию Феофана Прокоповича, исследователь пишет, что в своих проповедях «Феофан находит не основу для диалога с иноверцем, а основу для разделения с единоверцем» [Кагарлицкий 1997: 40].

Очевидно, что представления о писательском труде в эту эпоху имели самый неопределенный характер. Показательно, что в «Опыт исторического словаря о российских писателях», изданный Н. И. Новиковым в 1772 году и проложивший дорогу последующим изданиям подобного типа, вошли сведения не только о «литераторах» в собственном смысле слова, то есть создателях беллетристических произведений, но и о переводчиках, проповедниках, ученых – всех тех, кто издал хотя бы один текст любого содержания, указав свое имя. В XVIII веке слово «писатель» не было связано с литературой и относилось к людям, создающим самые разные тексты (писатель – «географический», «исторический», «политический», «светский», «церковный» и т. д.) [Словарь 2008: 213].

См.: [Берков 1936]; о патрон-клиентских отношениях в русской литературе см.: [Живов 1997: 24–84].

О логике литературного поля см. программную статью Пьера Бурдьё «Поле литературы»: [Бурдьё 2005: 365–473].

О литературе и политике в эту эпоху см.: [Клейн 2005: 478–489].

О сатире также см.: [Стенник 1985: 12–64; Серман 1973: 156–173; Jones 1982: 432–443].

С точки зрения классицистической эстетики представлять порок можно двумя способами: 1) высмеивать его, не касаясь конкретных лиц, и 2) высмеивать порочных людей, тем самым высмеивая и сам порок. «Всякая всячина» ратовала за первый тип сатиры, новиковские журналы – за второй. В первом случае недостатки высмеивались в соответствии с тем, что есть «в общем худого в людях», благодаря чему сатира приобретала абстрактный характер [Клейн 2010: 228–232]. Собственно, вот это «в общем» открывает важный момент, а именно стремление оперировать абстракциями, «общими понятиями», присущими просветительской эпохе. Здесь сталкиваются два различных типа социального участия – утверждаемые Екатериной «благовоспитанность», «кротость» и «милосердие» в качестве основных моментов, определяющих взаимодействие людей в обществе, и критические инвективы, характерные для групп, борющихся за право властной номинации в публичном пространстве.

Подобная двойственность дает о себе знать в некоторых формулировках «Наказа», касающихся взаимоотношений подданного и правителя: «В государстве, то есть в собрании людей, обществом живущих, где есть законы, вольность не может состоять ни в чем ином, как в возможности делать то, что каждому надлежит хотеть, и чтоб не быть принуждену делать то, чего хотеть не должно» [Чечулин 1907: 8]. Цитата полностью заимствована из Монтескьё [Там же]. Желание («внутреннее») и долженствование («внешнее») совпадают, становятся неразличимыми, и человек обретает «вольность», состоящую в том, чтобы делать по своим склонностям то, что требуется. Парадоксальная формулировка «надлежит хотеть» репрезентирует в данном случае стремление снять вписанное в просветительский универсализм противоречие, где всеобщее может в любой момент разрушиться под воздействием деструктивных элементов, присущих человеческой природе.

О полемике «Всякой всячины» с новиковским «Трутнем» существует большая литература, однако особого внимания заслуживает статья: [Jones 1982: 432–443].

Наказ должен читаться дважды: первый раз для ознакомления депутатов, а второй – «дабы всякому вольно было сделать свои ремарки. А ремарки всякой делает таким образом: встанет от своего места, подойдет с учтивостью к маршалу, сказав ему негромко, что он имеет возражения противу такого или таких пунктов, а маршал велит имя депутата сего записать, дабы по окончанию второго чтения так, как кто записался, мог велеть маршал всякому и говорить свои сумнения, не перебивая отнюдь друг другу речи. Кто перебьет кому речь, тому заплатить первый раз десять рублев, в другой раз вдвое, в третий выключить (вар. выгнать) из собрания. Говорить же всякому кратко и ясно: и всякой депутат может говорить свое мнение с тою смелостью, которая потребна для пользы сего дела; и более получаса никому не говорить, а кто более затевает говорить, того не допускать, а вместо того приказать ему подать на письме» [Бумаги 1872: 226]. Регламентированию подлежали и внешние моменты проведения обсуждения. Так, например, в десятом пункте инструкции Екатерины говорится, как должны располагаться те, кто высказывает мнения за или против проекта: «Кто же будет говорить со стороны проекта, тот станет возле проекта; кто же противу проекта, тот супротив проекта, дабы по месту узнать можно, какого кто мнения, хотя б и слов не слышно» было [Там же: 301]. Что касается самих депутатов, то они должны оставить свои пристрастия, ставя выше всего государственный интерес: «И так не можем думать, чтобы нашелся единый какой, который бы не предпочитал наше, сие столь важное по своему предмету намерение своевольным выдумкам или страстям, как-то: гордости, самолюбию или упрямству» [Там же: 233].

Подробнее об этом см.: [Калугин 2011: 342–352].

Принятию решений препятствовали также существенные процедурные изъяны. Мнения депутатов фиксировались и отправлялись в подкомиссии, но при этом, как уже указывалось, они не имели обязательной силы и могли быть проигнорированы. Часто именно это и происходило, поскольку маршал, в задачи которого входило не столько выслушивать различные мнения, сколько «согласовывать» их и ставить на голосование, в большинстве случаев ничего не предпринимал. В частные комиссии весь этот материал поступал без всякой обработки, представляя собой различные мнения, которые свести воедино часто было практически невозможно [Сергеевич 1878: 232]. Екатерина, видя, что маршал не справляется с возложенными на него обязанностями, снабдила А. И. Бибикова в частном письме, обнародованном после в виде очередной инструкции, рекомендациями, как следует унифицировать мнения депутатов. В 14-м пункте Инструкции предписывается собирать подписи под мнением «против проекта», и которое получит больше подписей, «то и войдет в конкуренцию или в сопрение с тою статьею проекта, о которой дело идет, а прочия уничтожаются» [Бумаги 1872: 301]. Тем не менее маршал не применял этой процедуры, раз за разом передавая все «примечания» депутатов в «частные комиссии».