Евгений Лукин - Бал был бел

Это чьи из коляски
любопытные глазки
глядят без опаски
на разные краски?
Там из жёлтого цвета,
зелёного цвета
и синего цвета
получается лето.

Здравствуй, розовый листок —
шелесток!
Ты зачем такой резной,
с желтизной?
Ты смотри, не уходи,
погоди.
Мы придём с тобой опять
лопотать.

Как-то раз одна минога
укусила осьминога,
и за это осьминог
съел четырнадцать миног.

Как-то раз одна «тойота»
переехала койота,
но пришли медведи гризли
и водителя загрызли.

Смотри! Смотри! Скворцы скворчат
и кормят маленьких скворчат!
А галки — маленьких галчат
и оглушительно галчат!

На пруду прозрачный пух,
а под ним сидит лягух.
У того у лягуха
в головёнке чепуха.

Это не кошки, а чёрт-знает-чтошки!
В доме теперь ни единой картошки.
Сбросили крышки с каждой кубышки —
и разогнали в чёрт-знает-кудышки!

В развесёлый месяц май
около вокзальчика
проглотил большой незнай
малого незнайчика.
И запрыгал — трам-там-там!
Но не знал незнай ещё,
что крадётся по пятам
во-от такой незнаище.

Как-то вздумалось ежам
погулять по этажам,
и отправились ежи
поглядеть на этажи.
Докатились три ежа
до шестого этажа,
а четвёртый из ежей
на одном из этажей
в лифт запрыгнул — и уже
на девятом этаже.

Снова ливень, снова хлюпанье подошв.
Что швырнуло тебя из дому под дождь?
Осень плещет вдоль обочин и канав,
объясняя, что никто из нас не прав.

Ты бредёшь, ополоумев от обид,
ты растрёпан, разобижен и разбит.
Чисто мученик, хоть крылышки пришей,
аж сияние встаёт из-за ушей.

Но утешься: и тебя не пустят в рай.
Справа — подлость. Слева — подлость. Выбирай.
Выбрать меньшую решаешь наконец.
Вроде правильно, а всё-таки подлец.

Мир — хорош, но, как наждак, шероховат.
Каждый в чём-то перед кем-то виноват.
Били каждого — за что, не разобрав.
И поэтому никто из нас не прав.

По службе рос. Корпел. И вот
за все старания награда:
сплошная ширь разлитых вод
и в ней огрызок Арарата.

Позавчера улёгся шторм.
Сижу, заткнув окурок за́ ухо.
Играют рыбы. Рыбам — что?
Они зовут потопом засуху.

Просеребрится осетрина
армадой лёгких субмарин.
Сижу и ною комарино

о том, что жизнь была малина.
А тут разгул аквамарина
и никаких тебе малин…

Бросьте. Это не жестоко.
Просто будет больше света.
Потому сегодня столько
ампутированных веток.

Потому не хмурьте лица.
И потом — не в этом дело.
Ибо всё должно ветвиться
до известного предела.

И в раздвинутых преддверьях
изумлённого апреля —
что вы, право, о деревьях?
На себя бы посмотрели!

…Запредельно, звонко, резво
полоснёт пила по ветви —
и морозные рассветы
серебрят монету среза…

По первобытной прерии
брёл человек во мгле —
одна двадцать пятая племени,
единственного на Земле.

Он брёл, счастливый, израненный,
обрадовать свой народ,
что выжил в драке неравной
он, а не махайрод.

Веков череда громадная
затем проползла — и что ж?
Одна четырёхмиллиардная,
ты-то куда идёшь?

Всё размножаешься, возишься,
твердишь: «Люблю», «Не люблю…»
звенит, истончась до волоса,
твоя приближённость к нулю.

Выходит в океан и сёмгу тралит
лирический герой.
Живёт в палатках, строит магистрали
лирический герой.
Куёт металл, минут не тратя даром,
лирический герой.
Вы думаете, кто придёт за гонораром —
лирический герой?

Если к власти приходит идея
и стремится, о людях радея,
добродея отсечь от злодея,
до небес огород городя, —
как на ярмарке ревностный пристав,
я тогда озираюсь, неистов,
и глазами ищу карьеристов,
в изобилии их находя.
Лизоблюды! Родные! Вылазьте!
Перестройте себя, перекрасьте —
и галопом туда, где у власти
обладатели чистых сердец!
Огородами, путаясь в жите,
добегите! А как добежите —
подсидите их там, разложите!
А иначе нам полный абзац!

Жизнь страшна, смешна или скучна
Не постигнуть этого пока нам.
Выйдешь в кухню — ну а там жена
с молотком бежит за тараканом.
Яростна, как селевой поток,
и прекрасна, словно божья кара,
занесёт разящий молоток —
и прикончит с третьего удара.

Не пойму я что-то схем
битвы двух систем.
Почему я стал никем,
если не был всем?
И тогда ходил в шмотье,
и сейчас — в шмотье.
Что ты знал, Эжен Потье,
о моём житье?
Ладно. Рябчиков не ем.
Ну а перед тем?
Почему я не был всем,
если стал никем?

С мандариновых предгорий
отдалённого Эльбруса,
от платанов и плантаций
черноморских побережий
субтропической Колхиды
и зелёной Ленкорани
с тарой, яблоками полной,
в боевых мохнатых кепках
через реки и равнины
к волгоградскому базару
шли чечены и ингуши,
шли грузины и армяне,
отличаясь от команчей
только методом разбоя…

Я — большой патриот, даже очень,
что отмечено в должной графе.
Я, советский еврей Рабинович,
заявляю Израилю «пфе»!

Я имею быть очень неистов.
Как посмели мине предлагать
убегнуть в лагеря сионистов?
Голда Меир, тудыть вашу мать!