Конрад Мейер - Амулет

Я уложил Гаспарду на постель и, стоя рядом с ней, лихорадочно размышлял, что предпринять дальше. Гаспарда была одета в невзрачное платье служанки, вероятно потому, что хотела бежать вместе со стариком советником. Я был в мундире швейцарской гвардии. Дикое отчаяние охватило меня при мысли о преступно пролитой невинной крови.

— Нужно бежать прочь из этого ада! — вполголоса сказал я про себя.

— Да, да, прочь отсюда! — повторила Гаспарда, открывая глаза и приподнимаясь на ложе. — Мы не можем здесь оставаться. Бежим к ближайшим воротам из города!..

— Подождем немного. Скоро настанет вечер, а в сумерках, быть может, нам будет легче бежать.

— Нет, нет, — решительно сказала она, — я не хочу здесь оставаться! К чему заботиться о жизни, если мы можем умереть вместе!.. Пойдем прямо к ближайшим воротам. Если на нас нападут, ты заколешь меня и убьешь двоих или троих из напавших на нас — тогда мы умрем отмщенными. Пообещай мне это!

Немного подумав, я согласился. Ночью убийства могли начаться вновь, тем более ворота по ночам охранялись тщательнее, чем днем. Итак, мы отправились в путь по залитым кровью улицам под синим безоблачным небом. Ворот мы достигли беспрепятственно. Под воротами, перед дверью в помещение караула, стоял, скрестив на груди руки, лотарингский воин с повязкой Гизов. Он устремил на нас свой острый взгляд и ухмыльнулся:

— Странные птички! Куда направляетесь, господин швейцарец?

Нащупывая рукоять своего меча, я шел прямо на него, решив пронзить ему грудь, ибо я устал жить и устал лгать.

— Клянусь рогами Сатаны! Вы ли это, господин Шадау? — вдруг сказал лотарингский капитан, понизив голос до полушепота. — Войдите, здесь нам никто не помешает.

Я пристально посмотрел ему в лицо, стараясь вспомнить, где его видел. В памяти тут же всплыл образ богемца, моего бывшего учителя фехтования.

— Да, да, это я, — продолжал он, угадав мои мысли, — и, как мне кажется, я оказался здесь очень вовремя.

Мы вошли в комнатку, и Гаспарда последовала за нами. В душном помещении на скамье лежали два пьяных солдата, рядом с ними на полу валялись игральные кости и стакан.

— Вставайте, собаки! — рявкнул на них капитан.

Один с усилием поднялся. Капитан вытолкал его за дверь со словами:

— На смену, негодяй! Ответишь жизнью, если кто-нибудь пройдет!

Другого, издавшего хрюкающий звук, он сбросил со скамьи и ногой затолкал под нее. Тот продолжал храпеть как ни в чем не бывало.

— Будьте любезны, господа, присядьте! — обратился к нам капитан, любезно указывая на грязное сиденье.

Мы сели, он придвинул сломанный стул, сел на него верхом и, облокотившись локтями на спинку, начал развязным тоном:

— Итак, мне ясно, в чем тут дело. Вам нечего объяснять мне. Вы хотите пропуск в Швейцарию, не так ли? Я буду рад отплатить вам за то, что вы в свое время показали мне вюртембергскую печать. Услуга за услугу. Печать за печать.

Капитан пошарил в бумажнике и вытащил несколько бумаг.

— Видите ли, как человек осторожный, я на всякий случай попросил милостивейшего герцога Генриха выдать мне и моим людям, нанесшим вчера визит адмиралу, — эти слова сопровождались жестом, от которого я содрогнулся, — нужные для проезда бумаги. Предприятие могло оказаться неудачным. Но святые смилостивились над добрым городом Парижем! Один из пропусков — вот он — выдан на имя отставного королевского швейцарца. Возьмите его — с ним вы сможете свободно проехать через Лотарингию до швейцарской границы. Что касается дальнейшего пути, то ваша прекрасная спутница, — и он поклонился Гаспарде, — вряд ли сумеет много пройти пешком. Я уступлю вам двух кляч, одну даже с дамским седлом, ибо я сам любим и часто катаюсь верхом с дамой. Вы мне дадите за это сорок золотых гульденов, если у вас есть при себе столько; в противном случае я поверю вам на слово. Лошади, правда, немного загнаны, ибо мы сломя голову мчались по приказу в Париж, но до границы еще продержатся.

Капитан крикнул в окошечко конюшего, бродившего у ворот, и приказал ему седлать лошадей. В то время как я отсчитывал ему деньги, почти все, что у меня было, богемец говорил:

— А вы оказались достойны своего учителя фехтования. Мой друг Линьероль обо всем мне поведал. Он не назвал вашего имени, но по его описанию я сразу узнал вас. Так вы закололи Гиша? Черт возьми, это не пустяк! Я никогда не ожидал от вас такой прыти. Правда, Линьероль думает, что вы все же защитили свою грудь броней… Это на вас не похоже, но, в конце концов, каждый спасает себя, как может.

Наконец лошадей привели; богемец помог Гаспарде — она содрогнулась от его прикосновения — сесть в седло, я вскочил на другого коня, капитан поклонился нам, и, спасенные, мы проскакали под воротами и помчались прочь от города.

Две недели спустя свежим осенним утром я поднимался со своей молодой женой на последнюю возвышенность горного кряжа, отделявшего Франш-Конте от области Невшатель. Поднявшись, мы пустили наших лошадей на траву, а сами уселись на скале.

Перед нами открывался красивый пейзаж, залитый утренним светом. У наших ног сияли озера, вдали тянулись покрытые зеленью возвышенности Фрибурга, на заднем плане в облаках виднелись вершины гор.

— Так эта прекрасная страна — твоя родина? — спросила Гаспарда.

Я показал ей сверкавшую слева на солнце башенку замка Шомон.

— Там живет мой добрый дядя. Еще несколько часов, и он примет тебя в свои объятия как любимое дитя! Здесь внизу, у озер, евангелическая страна, а там, где виднеются шпили башен Фрибурга, — там католики.

Когда я назвал Фрибург, Гаспарда задумалась.

— Родина Боккара! — сказала она. — Ты помнишь, как весел он был в тот вечер, когда мы в первый раз встретились в Мелёне? Теперь его отец напрасно будет ждать его — он умер за меня.

Слезы потекли по ее лицу. Я промолчал, но задумался о том, каким роковым образом моя судьба оказалась сплетена с судьбой моего земляка. Невольно я схватился за грудь в том месте, где образок Боккара защитил меня от смертельного удара. В моей куртке зашуршало что-то вроде бумаги; я достал забытое, еще не прочитанное письмо дяди и сломал печать. То, что я прочел, повергло меня в горестное изумление. В письме было сказано:

«Милый Ганс!

Когда ты будешь читать эти строки, я уже уйду из жизни, или, скорее, войду в жизнь. Уже несколько дней я ощущаю страшную слабость, хоть и не болен. Пришло время снять обувь паломника и отложить в сторону посох странника. Так как я еще могу держать перо, то сам хочу поведать тебе о моем возвращении на родину и собственноручно напишу адрес на письме, чтобы тебя не огорчил чужой почерк. Когда я уйду, старый Йохем по моему приказанию поставит около моего имени крест и запечатает письмо. Красной, не черной печатью. И не носи по мне траур, ибо я в радости. Оставляю тебе мое земное достояние. Ты же не забывай о небесном.