Ана Бландиана - Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

— Что снилось тебе прошлой ночью? — спросил адмирал.

— Я спал без сновидений, — ответил секретарь корабля. — Мне ничего не снилось.

— Я тоже не видел снов, однако, в отличие от тебя, я не видел снов по причине бессонницы.

— Не у всех ваши заботы.

— Да, это, конечно, так, — согласился Октавиан Юлия Вениамин. — Я не могу спать, ибо меня непрестанно занимают высокие мысли, касающиеся наилучшего устройства жизни в Индиях. Как ты считаешь, окажет ли мне народ полную поддержку?

— Приедем — увидим.

— Мой помощник говорит, что сам займется устройством достойной встречи, — сказал адмирал, пристально глядя в глаза Аркадию Рандольфо.

— У него собачья душа, — ответил секретарь.

— Однако он предан мне, в отличие от тебя. А вот ты всегда избегаешь встречаться со мною взглядом. Ты скрываешь от меня истину. Ты лжешь. И сегодня ночью тебе, конечно же, снился сон, но ты скрываешь это, ибо не доверяешь мне и не хочешь истолковать смысл этого сна. Тебе снился запертый в клетку попугай, я это знаю, и еще я знаю, что ты проснулся весь в поту. Тебе неспокойно спалось, не так ли?

— Других мучают кошмары — не меня.

— А не знаешь ли ты, отчего это? — шепотом спросил адмирал.

— Знал бы — сказал, — улыбнулся секретарь.

— Достаточно ли у гладиаторов пищи?

Секретарь достал свою записную книжку и зачастил:

— Ежедневно им выдается шестьдесят киломер ветчины, тридцать — говядины, столько же — брынзы, ну и, разумеется, колбаса, масло, сахар, кофе, черная икра, красное вино, ром. Никто не жалуется.

— А как обстоит дело с развлечениями?

— Никто не жалуется.

— И все же бегут, причем все чаще и чаще. Аркадий Рандольфо, ответь мне: почему? Должна же у них быть хоть какая-то причина!

— Разве дано смертным постичь чужую душу? Будь человек подобен яме, я сказал бы, что, копая все глубже, мы сможем узнать, что скрывается внутри, в глубине. Однако…

— Аркадий, оставь, пожалуйста, эти дешевые штучки. Неужели ты ни разу не слышал, почему тот или иной собрался бежать?

— Никто еще не изъявлял желания исповедоваться мне. Поверьте, они развлекаются, играют в карты, порой крупно выигрывают, строят планы на будущее и вдруг исчезают. Отдаются на волю ветра и волн. Самые крепкие дружбы распадаются на заре.

— Хорошо, ты свободен.

Секретарь повернулся и вышел, оставив дона Октавиана Юлию Вениамина у открытого иллюминатора.

Не прошло и нескольких минут после этого тягостного разговора, как адмиралу показалось, будто его ясная путеводная звезда померкла и луч ее утратил былую прямизну. На мгновение он даже забыл о цели, к которой стремился «Новый Свет». Воспоминания о покинутом городе стерлись с течением лет, краткие стоянки, во время которых он ни разу не сошел на берег, не запомнились вовсе. Его землей, его королевством стала плавучая деревянная крепость, казавшаяся ему куда более надежной, чем сложенный из речного валуна средневековый замок. Это, несомненно, глупость, причем глупость колоссальная, однако, как известно, о вкусах не спорят.

Адмирал мрачнел. Выслеживание беглецов превратилось в манию: он приковал шлюпки к палубе крепкими цепями, снабдил их для пущей верности колокольчиками. Но тщетно. Гладиаторы по-прежнему ухитрялись бежать незаметно. Постепенно судно, несущее вечную справедливость берегам далеких Индий, пришло в запустение. Грязь толстым слоем покрыла все вокруг, и даже перекатывавшиеся через палубу штормовые валы не могли с ней справиться. Корабль загнивал и вонял нещадно. Никакие угрозы первого помощника не могли уже заставить оставшихся гладиаторов построиться для торжественной речи. Впрочем, Октавиан Юлия Вениамин не придавал этому никакого значения. С вершины грот-мачты он вещал волнам: «Когда пепел поглотит все сущее и в нем потонет зло, коварство и отчаяние, земля уподобится водам, а люди — ангелам. Я установлю царство ангелов над бескрайними водами». После этих слов он до самого вечера погружался в созерцание. Он надеялся застичь хоть кого-нибудь из беглецов, но тщетно — они бежали под покровом ночной темноты или утреннего тумана. Как-то на заре адмирал велел позвать Аркадия Рандольфо. Секретарь заставил себя ждать до полудня и явился усталый, грязный и небритый. Адмирал предложил ему сыграть в карты — на бриллианты — и к полуночи проиграл тридцать четыре мешочка камней. До утра он вернул четыре из них, и было решено возобновить игру вечером. Октавиан Юлия Вениамин сильно переживал из-за утраты и рассчитывал во что бы то ни стало отыграться. Секретарь обещал непременно прийти, тем более что еще несколько пригоршней камушков пришлись бы ему весьма кстати. Выходя из рубки, он улыбался, предвкушая новый куш. Адмирал тщетно прождал его всю ночь. «Ничто и никогда не может изменить черной души гладиатора», — думал он, пытаясь заснуть на рассвете. Раздался стук в дверь: первый помощник пришел доложить о побеге секретаря.

— Я знаю это, — сказал адмирал, — однако не объяснишь ли ты мне, что заставило его бежать?

— У него ни в чем не было недостатка. Всегда и во всем везло. Это выше моего понимания.

— Хоть бы намек какой, пусть самую тоненькую ниточку, за которую можно ухватиться.

— Не оставить даже записки. Ведь даже самоубийцы оставляют письмо…

Адмирал бродил по каютам, понимая, что пользы от него не больше, чем от башмаков на ногах мертвеца. Так прожил он еще два года. Путешествие длилось уже больше десяти лет. Лучезарные Индии отдалялись все больше. По «Новому Свету» бегали одни исхудавшие крысы. Слава богу, у них не было скоропортящихся идеалов. Гладиаторы покинули свой корабль, оставив его во власти рока, тлена и смрада. Октавиан Юлия Вениамин встречался со своим помощником на верхней палубе. Вечерами они перекидывались в карты — просто так. Забот у адмирала убавилось: выслеживать больше было некого. Да и шлюпок не осталось. За игрой они мирно беседовали:

— Послушай, Джордже, старина, мы ведь, можно сказать, знакомы с тобой целую вечность. Знаем все помыслы друг друга, знаем, что кого гложет, — говорил адмирал.

— Золотые твои слова, — отвечал помощник. — Вот у меня, например, всю ночь болела печенка. Вот здесь вот. К чему бы это?

— Нельзя же так много есть, особенно жирного, сколько раз я тебя предупреждал. Вечно ты обжираешься паштетом. Надо знать меру во всем. Правда, я и сам хорош. Сколько, бишь, я вчера вечером вина-то выпил?

— Три бутылки, — припомнил помощник, морща лоб.

— Так с чего бы мне удивляться, что до сих пор голова кружится? Но ничего, человек ко всему привыкает. Да, кстати, куда это мы плывем?

— В далекие Индии, если мне не изменяет память. В Индии, Октавиан. Помнишь, «самое справедливое общество»…