Илья Сушенцев - Слушая других

Она замолчала, краска подступила к её лицу, и вскоре потекли слезы. Катя плакала навзрыд.

Слёзы... Это не то, что я хотел от первой беседы. Нет-нет. Я не ставил себе цель «довести» Катю, и вообще доводить кого- либо — как-то не гуманно. Такой ловкий шарлатанский прием: после того, как человек выплакался, эмоциональное напряжение спало и он чувствует себя лучше. Здесь, хитрый специалист может сказать: «Вот видите, вам уже лучше, вам полегчало...» и оставить пациента без дальнейшей когнитивной переработки, без дальнейшего осмысления. Нет, не мой вариант. Уже давно прошло то время, когда я мерил качество сеанса по количеству соплей и слёз.

В больницу Катю привела эмоциональная несдержанность. Её аффективные вспышки представляли большую проблему для окружающих. Несколько раз её увозили по «скорой» с суицидальными попытками во время таких «взрывов». Поводом могло служить что угодно, но последнее время всё чаще и чаще это происходило просто так. В один из таких раз Катя попала в общее отделение, у неё подозревали психотическое расстройство. Но уже через несколько дней она была выписана, Катя полностью успокоилась, а её рациональность и холодность рассудка поразила всех. Кроме того, Катин маргинальный образ жизни вызывал сильную тревогу у её гиперопекающей матери.

Катя продолжала плакать и останавливаться не собиралась.

— Возьмите, — я протянул Кате салфетки.

— Спасибо... — ответила она, хлюпая носом.

Прошло ещё некоторое время. Я смотрел на Катю с добродушной улыбкой, внимательно разглядывая её внешность.

Ей было около 25 лет на вид, круглое лицо с вздернутым вверх носом, карие глаза. Пара лишних килограмм у неё явно присутствовали. Она была симпатичной, но во всей мимике читалась какая-то грубость. Русые волосы были подстрижены странным образом: часть прядей доходили до подбородка, а часть были выстрижены под корень. Картину прекрасно дополняли уши, увешанные десятком маленьких серебряных колечек. Эта странная, в чем-то подростковая, грубость в мимике и поведении вызывали живой интерес у моего «внутреннего психиатра», который цеплялся за любую странность в других людях, побуждая меня исследовать и узнавать.

— Всё? — спросил я, когда Катя затихла.

— Всё, — ответила она спокойно, не глядя на меня.

— Ну, хорошо. Вы же понимаете, что я не хочу вас обидеть?

Катя покосилась на меня.

— Давайте так, — продолжал я, — в классической психотерапии мы можем потратить пару встреч на знакомство, пять встреч на преодоление сопротивление, еще несколько встреч на определение цели терапевтического воздействия... Но здесь наше время ограниченно. Так что я предлагаю пропустить момент «знакомство» и «сопротивление» и сразу перейти к делу, решив, что мы доверяем друг — другу.

Может быть я и говорил с самодовольным тоном, но небольшой эффект это, всё же, возымело. Катя кивнула, ещё раз хлюпнула носом и развернулась на стуле ко мне лицом.

— Итак, в тот момент, когда нас прервала ваша аффективная вспышка, я спрашивал вас о том. Есть ли у вас парень? — начал я.

— Да, только вы сами ответили на свой вопрос, сказав, что «О чём это я? Вряд ли», — Катя передразнила мою интонацию.

Я улыбнулся:

— Ну, да, точно... Вот и говори после этого, что не хотел обидеть.

Признаться, я недоумевал, как мне удалось ляпнуть настолько некорректную фразу. Для меня это произошло незаметно и, если бы Катя не отметила это, я бы благополучно забыл о своей оплошности.

— Да нет, я понимаю, о чем вы хотели сказать, — сказала Катя, прервав полет моих мыслей. — Но, есть у меня парень или нет — не имеет к делу никакого отношения, — продолжала она, глядя в сторону.

— Ну, вообще-то всё имеет к делу отношение. А наличие или отсутствие отношений тем более, — возразил я, но тут же покривился из-за тавтологии в своих словах.

Катя еле заметно улыбнулась углом рта, посмотрела на меня, сощурила глаза и тут же перевела взгляд в сторону.

Выглядело так, что она что-то скрывала, но после своей нелепой ошибки, я боялся делать какие-то предположения. Мне нужна была реабилитация в глазах клиента.

— Хорошо, моя вина, — примирительным тоном сказал я. — Что тогда «не так»? Что привело вас сюда?

— Ну, там же всё написано, — кивнула Катя на историю болезни на моём столе.

— И точно ведь, написано, — я пролистал несколько страничек и демонстративно отодвинул «историю» в сторону. — Но на заборе тоже написано и знаете что?

— Что?

— Я проверял! Там нет.

Катя улыбнулась, за тем рассмеялась. Напряжение окончательно спало. Мы продолжили беседу более непринужденно.

Стандартные жалобы на сниженное настроение, плохой сон, тревогу... Ничего выделяющегося и ничего конкретного: Катя не открывалась. Тем не менее, мне казалось, что она хотела, чтобы я спросил её о чем-то. Но о чем? Что может быть такого, о чем она хочет рассказать, но не может?

В этот раз я не стал ломать голову и решил пойти самой простой дорогой — просто спросить:

— Знаете, у меня создаётся впечатление, что вы что-то хотите мне рассказать, но никак не решаетесь и ждёте, что я прочитаю ваши мысли.

Часто, когда я не понимаю, что происходит, когда я путаюсь в эмоциях пациента, я просто рассказываю ему об этом. И это всегда имеет свой результат.

— Да... — Катя вдруг резко стала серьёзной, улыбка пропала с её лица. — Вы правы... Есть кое-что, о чём я не рассказывала прочим докторам... Да они и не спрашивали.

— Я тоже могу не спрашивать, не хочу вырывать из вас информацию клешнями, — как можно более сочувствующим голосом произнёс я.

— Да тут дело в моём отце...

Катя украдкой бросила взгляд на меня — проверяла реакцию. Я одобрительно кивнул.

— Да... Отец... Понимаете, он бросил мою маму, меня. Нашу семью, когда мне было 10 лет...

— Понимаю, — отозвался я.

Это была не самая лучшая фраза, ведь на самом деле я не знал, какого это, когда тебя бросает отец.

— Мне кажется, я понимаю — продолжил я, — вам тогда пришлось повзрослеть. Детство кончилось.

— Да... — ответила Катя, смотря перед собой пустым взглядом. — Мне так и сказала мама, что теперь детство закончилась, и я должна помогать ей. Она сильно плакала тогда.

— С какими эмоциями вы вспоминаете уход отца? Насколько это было сильные негативные переживания?

— Очень сильные...

— И до сих пор?

— Да...

На глазах у Кати навернулись слёзы.

Это были важные переживания: утрата детства, потеря отца,

крушение иллюзий и надежд. В тоже время, меня не покидало ощущение, что она не говорит о чём-то ещё.

— Так или иначе, Катя, но это было, — начал я. — Что поделать, но плохие вещи случаются. Мы живём с ними и несём в себе. Тяжелые воспоминания есть у всех нас и с годами их будет становиться больше. Однако они не должны тянуть нас назад, они не должны придавливать нас к земле и выбивать работу из рук. Но негативное событие всегда останется негативным, о нём не вспомнишь с улыбкой, однако и мешать оно тоже не должно.