Илья Сушенцев - Слушая других

— Вы собираетесь остаться со своим горем? — воскликнул, так как был искренне изумлён услышанным.

— Да.

— Но... Это не жизнь, это проживание...

— Я так хочу, — упорствовала Зинаида. — На групповых занятиях вы много говорили про возможность выбора и решения, вы говорили, что любое решение хорошо, главное принять окончательно. Главное — решить. Вот я и решила.

Я замолчал.

Впервые я столкнулся с тем, что человек осознанно выбирал нездоровую жизнь, отказываясь «вылечиться» от смерти близки и продолжить свой путь дальше.

Зинаида смотрела на меня решительно, всем своим видом показывая, что готова к конфронтации и защите своих позиций.

— Но вы же будете болеть, вы же будете страдать, — я ощутил, как мои щёки загорелись. — Вы не проживете свою жизнь, вы не сможете продолжить жить. По сути, вы отказываетесь от своей свободы. Психосоматические заболевания, вечное ощущение горя и безысходности жизни, тоска по утрам... Это же болезнь!

— Это мой выбор, — отрезала Зинаида.

Её губы плотно сжались в линию, плечи расправились, она вздёрнула подбородок. В голосе зазвучали манерные нотки, речь приобретала пафосный апломб.

— Вы не вправе мне указывать, что делать, — сказала она. — Важнее меня для сына никого нет! Я была для него лучшей матерью, я всё ему давала! Вечерами мы долго лежали на одном диване, обнявшись, я была для него самым лучшим другом! Он и не имел других друзей, даже девушку не заводил, так как говорил, что такую как я ему не найти!

Это уже было определённым видом инцеста, и я мысленно ужаснулся.

Зинаида Михайловна продолжала спорить со мной, отстаивая своё право на патологическую утрату, на болезнь.

После нескольких подобных бесед я сдался, так как это уже не походило на психотерапию.

Я верю в решение и выбор. Да, это патологический выбор, да он не способствует улучшению её состояния, но это выбор. Она настаивала на возможности, оставить утрату вместо сына.

Она отказывалась от другой жизни, сознательно (или не совсем) выбирая патологию.

И я не смог её переубедить.

В скором времени мы встретились вновь. Зинаида Михайловна так и прибывала в своей патологической реакции утраты, наслаждаясь своим правом страдать. Она, словно. С гордостью «несла» это перед собой. Можно было видеть, как она выслушивает каждого пациента на группе, потом вздёргивает подбородок и говорит: «Что вы понимаете в утрате?! У вас-то всё ещё хорошо. А вот у меня...».

Я столько раз сталкивался с утратой в стенах своей больницы, что уже привык к этому. Нет, я также сочувствую пациентам, когда вижу их страдания, также переживаю вместе с ними. Их боль и слезы, их бессилие и отчаяние — всё это отзывается во мне многократным эхом. Но я защищён.

Моя защита белого цвета из простой хлопчатобумажной ткани, она увенчана гроздями цинизма и пучками иронии. Но этот цинизм и ирония направлены не на пациента, не на его чувства, они на мне, чтобы защитить мои границы.

Нет, меня не мучают флэшбэки, дома голова не пухнет от утрат и проблем других людей. Поту сторону другой мир и я могу выбирать в нём, кем мне быть.

Я столько раз сталкивался с утратой в своем кабинете, что спустя пять минут от начала беседы уже могу определить этап, на котором находится пациент в переживании утраты. Мои техники выверены, а слова отшлифованы. Нет, я не вычитывал их в специальных толстых книжках о том, как слушать других и быть покладистым психотерапевтом. Эти слова появились в работе. Пациенты научили меня этим словам, от них я узнал всю глубину боли и отчаяния. И это — мой рабочий инструмент.

Нет, я не знаю, как врачевать душевные раны, я даже не знаю, где она, душа. Порой мне кажется, что душа — это отдельный орган, который, так же как и прочие болит, расстраивается и нуждается в помощи специалиста.

И нет, я не могу сделать так, чтобы этого не было. Я не могу заставить человека «развидеть» увиденное и забыть случившееся. Как бы мне порой и не хотелось это сделать.

Я столько раз сталкивался с утратой по ту сторону, что для меня это уже «легкая работа».

Открою тайну: студентам-медикам делают особые прививки с цинизмом. На 4-м курсе, во время начала клинической практики. Чей-то организм отторгает вакцину, и такой человек остаётся излишне восприимчив к страданиям других. Он скоро начинает плохо спать и заболевает психосоматическим расстройством. Другие же переносят вакцинацию хорошо, и навсегда их иммунная система приобретает особые антитела к боли других.

Но искусство не в том, чтобы отпускать чёрные шутки по поводу смерти и громким голосом обсуждать пациентов. Искусство в том, чтобы знать, когда быть эмпатичным, а когда прибегать к цинизму и холодному рассудку.

И я верю в выбор каждого человека.

Олег всем своим видом вызывал у меня неприязнь. Его синие от наколок руки, золотые передние зубы, хрипловатый голос, особая манера смотреть на собеседника — исподлобья, словно с презрением или превосходством. И лицо, похожее на сотни других подобных лиц.

Олег был прямиком с тёмной стороны жизни, им можно было бы пугать непослушных детей.

А ещё он был убийцей.

Олег убил своего отца. В прямом смысле этого слова.

За это преступление он отсидел 6 лет, «откинулся» только 4 месяца назад. Сейчас ему 32 и он пришёл за помощью к нам в отделение. Медсестры долго перешептывались у него за спиной и вопрошали меня, зачем мы его взяли. Но отказать я не видел повода. Даже не так: я не видел необходимым отказывать ему в помощи. Чем он отличается от других «невротиков»? За своё преступление он уже отбыл наказание и не мне его судить...

— Как ты сказал, тебя звать? — пренебрежительно бросил он.

— Обычно меня не зовут, я сам прихожу, — я постарался максимально спародировать его пренебрежительный тон.

Олег резко глянул на меня, но тут же в углах его глаз появились маленькие морщинки. Он был явно заинтересован и сейчас изучал меня.

Я решил прервать эту «зрительную дуэль»:

— И ещё раз: звать меня Илья Александрович, но если вам сложно запомнить, то можете называть меня просто: Илья Александрович.

Олег не отреагировал, склонив голову на бок, он спросил:

— Сколько тебе лет, док?

Я, было, не ответил заготовленной фразой «Столько не живут», но осёкся. Обычно вопросы про возраст вызывали во мне смешанные чувства. Я знал, что вслед за ними обязательно последует обесценивающий комментарий или какая-нибудь ухмылка, типа, «Ай, что с тебя взять, ты такой молодой?».

— А что вы будете делать с моим ответом? — ответил я, не прибегая ни к каким «уколам».

Олег равнодушно пожал плечами.

— Ясно, — несколько наигранно сказал я. — Но, скажите Олег, когда вы очень сильно хотите есть, вам не всё равно, кто вам еду подаёт?