Илья Сушенцев - Слушая других

Понадобилось ещё некоторое время, прежде чем Олег стал раскрываться больше и перестал проверять прочность моих профессиональных и личных границ. Он также ответственно следовал тем рекомендациям, что я давал ему.

В определённый момент он стал всё больше рассказывать о своём прошлом.

— Понимаешь, Док, — Олег не смотрел на меня, было видно, что ему так проще, — отец всегда был уверен, что лучше он меня лишний раз накажет, чем похвалит.

— Ага, — я сочувственно кивнул, — боялся захвалить?

— Типа того. Поэтому единственное, что я помню про него — это побои. И постоянный страх, «а что будет сегодня»?..

— Что первое вы помните, Олег?

Олег задумался. Через минуту он проговорил с ухмылкой:

— Док, если бы ты спросил меня об этом лет пять назад, то я бы ответил, что мои первые воспоминания это 12 лет...

Плохой признак. Чаще всего, если человек не помнит себя в детстве, значит, ему есть, что не помнить.

— Но нет, — продолжал Олег, — на тюрьме я вспомнил себя совсем сопляком.

Олег резко посмотрел на меня, на лице играла улыбка, но глаза были мокрые.

— Мне девять лет, — он начинал говорить всё быстрее и быстрее, — у меня день рождение, отец с дружками и матерью нажрались в хлам, а про меня забыли. А когда вспомнили, то ему не понравилось, что я хожу с грустным видом! Ведь сегодня, сука, праздник! Он орал на меня, а я плакал. А его дружки смеялись. А он орал на меня до тех пор, пока я не обмочился и потом тоже стал смеяться. Мать пыталась что-то говорить против, но быстро сдалась и уснула. Она тоже была бухая. И вот я мокрый от мочи и соплей, в окружении взрослых гогочущих мужиков. «С днём рождения, Олеженька!»

Последнюю фразу он проговорил со злобой, упираясь своим стальным взглядом в меня.

Жгучий страх, стыд, боль, ярость и жуткое нежелание всё это знать и помнить — вот эмоции и чувства, которые бились во мне. Всё внутри меня кричало от адской несправедливости и от жалости к этому маленькому девятилетнему мальчику.

Но внешне я был бастионом спокойствия.

Стальной взгляд Олега смотрел в самую душу, он больно колол, вызывая желание отказаться от всей этой грязи и закончить работу с ним. Уверен, многие до меня испытывали этот взгляд, сбегая от переживаний, оставляя его одного.

Я покивал, показывая, что я всё ещё здесь, и мы идём до конца.

— Шесть лет, — продолжал Олег с все той же ухмылкой, — батя избивает мать. Обзывает её шалавой и ещё много как... Она кричит, она истошно вопит. Я хватаю нож и кричу на отца: «Убью!!!».

Олег замолкает, смотрит вниз.

— Отец подходит ко мне. Он смеётся. Берёт меня за нож, приставляет к своему животу и говорит: «Ну, давай, убей.». Я выпускаю нож из рук. Он усмехается, говорит что-то про то, мол, взялся за лезвие, так коли. А потом бьёт меня по лицу. И я разом лишаюсь всех молочных зубов слева.

Он вспоминает ещё и ещё. Память раскручивает перед ним картины, одно тянется за другим, целая вереница воспоминаний. Страх, боль, ненависть.

— Олег, — говорю я в конце второго часа, — то, что с вами было это. Так нельзя. Это не должно происходить. Никто не заслуживает подобного. Это страшные вещи. А страшнее всего то, что это ваш отец и, что вас некому было защитить. Похоже, что вы ненавидите его за это.

Олег вздыхает, и я чувствую, что это вздох облегчения.

— Знаешь, Док, то, что нас не убивает, делает сильнее.

— Э, нет, — оборвал я его. — Я не позволю вам обесценить эти воспоминания. Да, вы правы: «То, что не убивает, делает нас сильнее», однако есть и два других варианта этой поговорки. «То, что не убивает, делает нас калеками» и «То, что не убивает, делает нас убийцами».

Олег бросает резкий взгляд на меня.

У меня в голове все путается... переносы-контрпереносы... мои и его эмоции, воспоминания... Я чувствую, что мне всё тяжелей вести беседу и преследовать тему. Это слишком много для меня одного. Тяжело слушать других...

— Я не собираюсь вас осуждать или оправдывать, — внешне я сама уверенность, никто не узнает, что по ту сторону, — Вы уже были наказаны за своё преступление.

Олег кивну, его лицо расслабилось, ему явно легче.

— Что сейчас у вас в голове? — спросил я. — Вижу, что вам легче и у вас появились какие-то мысли, но вы не привыкли делиться своими переживаниями. Давайте, сейчас можно.

Глаза у Олега становятся совсем мокрыми, он старается спрятать лицо от меня.

— Когда вы сказали про эту пословицу, — Олег осторожно всхлипнул, — Мне вдруг стало страшно.

— Страшно?

— Да, сначала я испугался стать таким же, как и мой отец...

— А потом?

— А потом страх усилился, так как я подумал: что же такое сделали с отцом в его детстве, что он стал таким...

— Вам стало жалко его?

— Нет... — Олег наморщил лоб. — Это не жалость, это что-то другое, что-то...

— Незнакомое?

— Да... это... это...

— Это называется сочувствие, — сказал я.

Олег только кивнул, он смотрел широко открытыми глазами перед собой, в его голове явно шла активная работа, незнакомая ему до сих пор.

— И можно продолжить, — проговорил я, тщательно подбирая слова, — нести этот страх дальше. Можно даже передать его своим детям... А ещё можно, увидеть это в себе.

Олег с надеждой посмотрел на меня.

— Знать своих демонов и ничего с ними не делать — преступление, — закончил я.

— Знаешь, Док, а ведь мы с отцом только раз поговорили по-человечески, — лицо Олега расслабилось, и он говорил уже более свободно.

Я вопросительно поднял бровь.

— Ага... Мне тогда 20 лет было. Я принес траву домой, отец это увидел и с усмешкой предложил мне накуриться вместе... И мы накурились, а потом ещё выпили. Вот тогда-то мы поговорили... Очень хорошо поговорили. Тогда я почувствовал, что у меня есть отец... Жаль, что это было только один раз.

Олег справился — отец, который раньше вызывал только негативные эмоции, теперь вспомнился ему в хорошем свете. Психотерапия не ведёт к фальсификации воспоминаний и однозначно негативное событие таковым и останется в памяти, но оно уже не будет влиять на поведение как раньше.

Надо сказать, что в больнице Олег держался хорошо, всячески подчинялся режиму, не грубил медицинскому персоналу, когда сталкивался с ворчанием по какому-либо поводу. Постепенно в палате приняли его, я заметил, что он стремится больше общаться с мужчинами пожилого возраста. Казалось, Олег стремился получить от них то, что так и не дал ему отец.

На одной из встреч я завёл речь о его матери.

— ...Мы с Саней пошли ко мне домой, нам тогда алгебру надо было делать, — говорил он, глядя перед собой. — Подходим к дому, а там тело лежит под скамейкой... Всё в говне и моче... Пьяное тело... Саня смотрит и говорит: «Олег, это же твоя мамка!».

Он замолчал.

— Именно это и есть ваше воспоминание о маме... — констатировал я.