Илья Сушенцев - Слушая других

— ...Тогда я изменю свою жизнь.

Это фраза прозвучала с отличной от других интонацией: похоже, что Марк сказал о чём-то действительно важном для себя. Это означало, что я смог установить с ним контакт.

Я кивнул и спросил мягким, но серьезным тоном:

— А как бы ты тогда изменил свою жизнь?

Он наморщил лоб и сразу стал очень взрослым.

— Я... — секунду он медлил, но потом попытался продолжить «игру»:

— Я вырыл бы себе бэт-пещеру! — он улыбнулся, но это не была настоящая улыбка — уголки его глаз не улыбались.

— Да-да, нанял бы себе дворецкого, купил бы черный кожаный обтягивающий костюм, — сказал я скороговоркой и повторил тем же мягким и серьезным тоном:

— Но что бы ты хотел изменить в себе? Как бы ты хотел изменить свою жизнь?

— Я... я хотел бы сам решать, что мне делать и что мне хотеть в этой жизни! — это было сказано с некоторым гневом.

Это была эмоция, которую Марк смог показать мне благодаря тому, что раскрылся. Признаться, этот процесс требовал больших усилий от меня и если бы мозг мог потеть, то сейчас мне было бы необходимо полотенце для него.

— Ты злишься, — я назвал его чувство, чтобы он лучше осознал, что с ним происходит сейчас.

— Ну, а как тут не злится?!!

— Хорошо, похоже, что ты очень сильно на что-то злишься, и ты имеешь на этот гнев право.

На мгновение его лицо замерло, но потом на нем появилась гримаса боли.

— Нет, — он затряс головой, — нет, нет. Я не могу злиться на них. Это не хорошо.

— Ты имеешь право испытывать все свои чувства, даже если они социально неприемлемы, — я выдержал паузу, чтобы до него лучше дошли мои слова.

— И порой злиться бывает полезным, — продолжал я. — Это помогает отстоять свои границы и отделиться.

Я начал понимать, в чем проблема Марка, но одно дело, когда я «читаю мысли» и совершенно другое, когда клиент сам говорит об этом. Я решил не торопиться и двигаться в темпе Марка.

— Злиться — не значит относиться к кому-то плохо, — сказал я максимально заботливым тоном. — Это нормальная эмоции, такая же, как и радость или печаль.

Марк опустил глаза.

— Мне кажется, что если я начну злиться, то. — он замолчал.

— Боишься, что это заполнит тебя?

— Боюсь, что не смогу остановиться. — Марк всхлипнул, но слезы предпочёл спрятать, опустив голову.

Я проглотил подступивший к горлу комок.

— Сейчас ты не решаешь сам за себя, — я говорил с максимальной заботой, на которую был способен, — но скоро ты достигнешь возраста самостоятельности. И тогда гнев поможет тебе отделиться и самому управлять своей жизнью.

Я выждал паузу и продолжил:

— Но, даже отдаляясь и становясь независимым, ты всё равно можешь нуждаться в поддержке и сопровождении.

— Вы противоречите сами себе, — Марк сказал это без злобы или вызова, просто констатировал факт.

— Даже становясь независимым, ты всё равно можешь нуждаться в помощи и это нормально. Именно благодаря своей независимости ты сможешь сам решить, когда прибегнуть к чей-либо поддержке, а когда нет.

Марк посмотрел в окно, он молчал, было видно, что в голове у него идет серьёзный мыслительный процесс. Я вновь не стал торопить его и позволил ему побыть наедине со своими мыслями.

Мне хотелось поддержать его, помочь ему преодолеть этот этап жизни. Он нуждался в заявлении своей независимости и в тоже время, он был еще слишком юн, чтобы оценить все проблемы сепарации, и ему необходима была помощь. Можно сказать, что я перенимал часть родительских функций: поддерживая, принимая, помогая научить различать эмоции, позволяя бунтовать и отдаляться, но при этом нуждаться в поддержке и помощи. Я надеялся, что Марк запомнит меня, сохранит в своей голове образ поддерживающего взрослого, который готов без обесценивания позаботиться о нём.

После нескольких встреч с Марком со мной связалась его мама. Мне пришлось выслушать от неё достаточно длинный и неприятный монолог, о том, что её мальчик «стал всё сам за себя решать» и «ему уже ничего невозможно навязать». Она призналась, что ожидала иного итога: «Мне надо было, чтобы он стал более послушным, а теперь он мне как кость поперёк горла! Везде приходится учитывать его мнение!». Марку было запрещено посещать психотерапию, и с этим запретом я ничего не мог

сделать. В конце она сказала, что очень сильно разочаровалась во мне как в специалисте, ведь: «В результате этой вашей терапии люди становятся неудобными!».

У меня нет своих детей, и часто по этому поводу окружающие задают неудобные вопросы. Однако есть много людей, которые могли бы назвать меня своим родителем. Парадоксально, но некоторые из них значительно старше меня в возрасте. Издержки профессии, что ещё сказать?

Подходить к общению с подростком с позиции: «Если ты требуешь независимости, значит ты уже взрослый» — ошибка. Да, в них есть необходимость отделяться и бунтовать против любой опекающей или контролирующей фигуры, но это естественная потребность возраста.

Они стремятся отдалиться и разорвать связь со своим прошлым, но всё ещё нуждаются в направлении и помощи от родителей.

Временами подростки могут быть невыносимы и даже несколько нарциссичны, считая себя уникальными, а свои страдания единственными в своём роде. Это нормально, обычно это проходит.

Они как губка готовы впитать поведение любого взрослого (или того, кого они сами посчитают «взрослым») в своём окружении. Это налагает огромную ответственность на родителей: с одной стороны придерживаться единого стиля воспитания и выполнять свои функции, а с другой быть примером в том, как решать проблемы, любить, заботиться о себе, мечтать и вообще жить.

В психотерапии важным моментом будет этап установления контакта и выстраивания лечебного альянса. Будет ошибкой рассчитывать на обычную «взрослую» разумность и понимание того, что «терапия — это хорошо». Терапевту придётся общаться на другом уровне, находя путь через собственное прошлое.

Большинство из нас было детьми и подростками — это не стоит забывать (как не стоит, и стыдиться этого). От того, насколько терапевт сам примирился со своим прошлым и принял свои подростковые части, будет зависеть успех терапии.

Обычно я не работаю с детьми, в большинстве случаев проблема бывает не в самом ребенке, а в родителях и ближайшем окружении. Не то, чтобы я из тех терапевтов, которые во всех проблемах клиента винят их родителей и тяжелое детство. Я скорее из тех, кто говорит, что «как быть родителями не учат и поэтому ошибки неизбежны» и «никогда не поздно иметь счастливое детство»... Хотя, пожалуй, стоит признать, что я как раз из «тех» терапевтов.

Никто не питал особых надежд по поводу госпитализации Юли. Это был уже шестой раз за последние несколько лет Можно сказать, что она стала «своей» в отделении.