Array Белькампо - Современная нидерландская новелла

— Пусть не врет! — сердито крикнул Герман.

— Он же не видит, — услыхал он через открытую дверь голос сестры. — Да он все равно обгадится, как свинья.

Мать зашикала на нее, потом снова крикнула ему:

— Завтра я дам тебе салфетку, оставишь ее у себя.

Он услышал, как стеклянная дверь балкона захлопнулась с удивительным звенящим звуком, который, бывало, так будоражил его летними вечерами, когда он лежал в постели в своей каморке на чердаке, прислушиваясь к крику павлинов, резкому и в то же время полному любовного томления. Этот крик был проникнут сладостной грустью, такой же, какую всегда вызывала в нем картинка на крышке коробки с чаем: беседка среди зарослей бамбука, а перед ней женщина с тяжелыми жгутами черных волос. Голоса в саду затихали, мелодично звенела стеклянная дверь. Он оставался один в темноте, лежал и думал о таинственных действиях, совершаемых взрослыми в оранжевом полумраке, действиях, звуки которых смутно доносились до него. А через слуховое окошко в наклонной стене луна проливала на пол свой хрустальный свет. Нас обманули, горестно подумал Герман, с отвращением ставя тарелку около кресла. Они никогда не делали ничего достойного внимания, эти взрослые. Они никогда не совершали ничего такого, о чем ребенку стоило бы мечтать летним вечером, когда вместе с лунным сиянием в комнату льется аромат бузины.

Он встал, внес кресло в комнату и закрыл двери. Посмотрел в окно на серебристо-голубое вечернее небо, мерцающее над полосой темно-синих облаков, похожей на чешую скумбрии. Не раздеваясь, повалился на кровать и заснул прежде, чем у него в голове успела оформиться хотя бы одна мысль. В этот вечер к нему никто больше не заходил.

На следующий день пришла Соня. Она начала плакать еще на лестнице. Герман понял это по тому, как неловко она открывала дверь. Бедная девочка, считая меня слепым, она сама от слез стала как слепая, подумал он.

Она нерешительно направилась к балкону, стала на колени рядом с креслом, осторожно прижалась головой к его голове. Стала целовать бинт в разных местах, как будто отыскивая отверстие. Марля приклеивалась к ее губам, так что Герман все время ощущал легкие толчки, как рыбак, у которого клюет.

— Соня, мне больно, когда ты прикасаешься к моей голове, — сказал он мягко. — Да и вообще подобного рода действия между нами потеряли всякий смысл.

Она громко всхлипнула и положила голову ему на колени.

— Постарайся забыть меня, — произнес он слова, заимствованные из какой-то повести в дамском журнале. — Так будет лучше для тебя. Все равно ты не можешь ничего изменить.

— Ничего-ничего? — спросила она с дрожью в голосе. — А если обратиться к какому-нибудь медицинскому светилу? Деньги я где-нибудь раздобуду, пусть мне хоть всю жизнь потом придется выплачивать долг.

— Очень мило с твоей стороны, Соня, но самое знаменитое медицинское светило не в состоянии вставить новые глаза в пустые глазницы.

На нет и суда нет, мысленно закончил он. Хорошо, что не сказал вслух, она вся трясется, как сортировочная машина. Не надо циничных острот, продолжал он думать, Соня — единственный человек, который меня любит. Он положил руку ей на голову и ласково погладил по волосам.

— Посиди рядом, — сказал он, подвигаясь в кресле. — Будь моими глазами: смотри и говори, что ты видишь. Как яблоки? Не пора ли их собирать?

Соня села рядом с ним. Постепенно она перестала дрожать; несколько раз глотнув, она заговорила таким голосом, как будто рот у нее полон песку:

— Яблоки уже красные, я думаю, их скоро пора собирать. Одно висит у самого балкона, красное-красное, сорвать тебе?

Не дожидаясь ответа, она подошла к краю балкона, легла животом на перила и попыталась достать яблоко.

— Осторожно, Соня, — раздался вдруг голос матери, — да и потом, они же зеленые. Если Герман хочет яблоко, пусть попросит у меня.

— Но я же не вижу, зеленые они или нет! — в ярости крикнул Герман.

Соня испуганно возвратилась. Грустно села.

— Коричные уже почти созрели, а золотой ранет совсем желтый, — сказала она. Теперь язык у нее развязался, как будто, пока она тянулась за яблоком, песок высыпался у нее изо рта.

— Дубы вокруг ратуши стоят в бурых листьях. Над ними кружатся вороны.

Ну какая милая, подумал Герман, взглянув на дубы и не обнаружив ни одной вороны. Знает, что это мое любимое зрелище. Хочет, чтобы я увидел все свое самое любимое.

— Удивительное дело, после того как ты сказал, что башенка похожа на луковицу, я, глядя на нее, чувствую запах лука.

— Ничего удивительного, у соседей вечно жарят лук, — со смехом сказал Герман.

Соня тоже рассмеялась. Он крепко прижал ее к себе.

— Хорошо тебе так? — спросил он.

— Да, — сказала она, — мне очень хорошо.

Она положила руки ему на бедро. Впервые он увидел то место на ее правой руке, где несчастный случай положил конец мазуркам Шопена. Несколько лет назад по дороге в консерваторию она упала на остановке. Трамвай отрезал ей два пальца. Впрочем, разве мало произведений для левой руки, думал Герман. При первом знакомстве Соня рассказала ему об этом, но никогда не допускала, чтобы он увидел култышки. Ловкость, с какой она маскировала свой недостаток, была прямо-таки достойна восхищения. Ей удалось утаить его даже от рысьих глаз Лии. Гадюка, как бы она его дразнила: я купила «дамских пальчиков», дать тебе парочку?

Теперь ее рука лежала слабая и безвольная, забыв всякую осторожность. Похоже было, что Соня загнула два пальца вниз, к ладони, а вместо них вставила две игральных кости без очков, будто показывала фокус. Герман положил руку рядом, едва не касаясь култышек. Ее рука свернулась, как лист росянки.

Она встала и пошла в комнату.

— Холодно становится, — сказал Герман, следуя за ней. — Если старики разрешат мне остаться здесь, поможешь мне переселиться, а, Соня? Сумеешь развесить картины? Имей в виду, темные должны висеть на самых освещенных местах. Наконец-то им будет свободно. Когда я еще видел, я мечтал жить в этой комнате. Наверное, тебе покажется очень грустным, что получил я ее, только когда ослеп. Но я и сейчас ясно представляю себе, как мы все устроим, когда перетащим мое барахло.

Герман взглянул на Соню сквозь щель в повязке. Она сидела на краю дивана и смотрела в окно. Изуродованную руку она держала в левой ладони.

«Если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше войти в жизнь вечную без руки, нежели с двумя руками быть ввержену в геенну огненную». До чего ж ловко они умеют отравлять людям молодость! Как винт ввинчивают брехню тебе в башку, а где не помогает отвертка, забивают молотком.

— Интересно, — сказал он, — как быстро приспосабливается человеческий организм. Ведь я всего сутки как ослеп, а у меня уже появилась способность ощущать, что происходит вокруг. Я прямо таки вижу тебя передо мной на диване. Ты лежишь на животе и ждешь, чтобы я подошел и приласкал тебя.