Андре Пьейр Де Мандьярг - Огонь под пеплом

Оттуда посыпались мелкие вещицы, не больше двадцати, завернутые в шелковистую бумагу; они раскатились по гладкой крышке стола, части которой были так хорошо пригнаны, что следов соединения не было видно, и вся она казалась вырезанной целиком из сердцевины гигантского эбенового дерева. Совершенно голая Сара склонилась над этой отполированной доской, смутно в ней отразившись, словно в ночной воде, и, опершись о край стола, длинной рукой без особых усилий дотянулась до далеко отлетевших алмазов. Ни один не упал на пол. Отложив на время в сторону те, что были в белых обертках, девушка взяла камень в голубой бумажке, самый крупный, самый тяжелый из всех. Она извлекла его из оболочки (камень был упакован с особой заботой, бумагу сложили в шесть слоев, чтобы не дать ему тереться о другие алмазы) и, зажав между большим и указательным пальцами, поднесла к глазам. Бриллиант был в самом деле замечателен не только своим размером, и осторожная, недоверчивая Сара вынуждена была признать: камень далеко превзошел ее ожидания, и ни разу еще за те годы, что господин Моз доверял ей первой осматривать свои приобретения, ей не доводилось видеть ни подобной игры, ни такой ослепительной чистоты, выгодно подчеркнутых необычной величиной камня. Иных могли бы смутить и даже испугать эта чистота, безупречно холодный блеск, слепящая голубоватая белизна, ледяная правильность. Избыток непорочности и чистоты начинает внушать страх. И даже может причинить вред (о самых прекрасных алмазах говорят, будто они приносят несчастье) тщеславным созданиям, неосторожно подставившим под их лучи свои расслабленные тела, свои незакаленные души. Но дочь торговца камнями легко удерживалась на этой головокружительной высоте, она была рождена для нее, как ящерица — для солнца и бесплодного камня.

Она положила большой алмаз на фетровый кубик и взяла тройную лупу в роговой оправе, изготовленную на лучшей фабрике Иены, — именно через нее она всегда рассматривала камни, внимательно изучая их. Поскольку она пользовалась тремя линзами, добиваясь почти такого же увеличения, какое дает микроскоп (игрушечный), от малейшего движения картинка расплывалась, и Сара должна была очень твердой рукой держать лупу, нижнюю ее сторону почти уложив на предмет наблюдения, а верхней касаясь длинными ресницами. Поэтому она полулежала на столе в довольно неустойчивом положении. Упираясь ногами в пол под очень острым углом и животом навалившись на крышку стола, она немного приподняла плечи, так, чтобы груди лишь слегка касались стола и она могла бы без труда дышать. Свободной рукой она, облокотившись на доску, поддерживала лоб. Холод тяжелого эбенового дерева растекся по ее животу и стал подниматься к сердцу, словно она упала ничком на черную землю среди сугробов и заиндевевших кустов; она сознавала свою наготу на рассвете, наедине с камнем, выраставшим под лупой в огромную льдину с едва уловимым оттенком синевы. «Ледяной замок», — подумала она, обратив внимание на правильность очертаний и углы, выступающие, словно на крепостной стене. Еще она подумала, что это «само совершенство», нечто не мертвое, но живое или, по крайней мере, одушевленное (самим фактом подобного совершенства), и тогда засомневалась, где здесь в действительности предмет исследования и кто судья или свидетель в рассветной очной ставке между обнаженной девушкой и редкостным камнем. А потом — что это было? — возможно, она сделала неверное движение, поскользнулась и головой стукнулась о стол; ей показалось, что лупа воткнулась в глаз, и она (вероятно) потеряла сознание.

И сразу же пришла в себя. Она была заперта в камере с прозрачными стенами, выстроенной в виде правильного многогранника. Она встала на ноги (потому что при падении кулем плюхнулась на пол). Прошло некоторое время, пока она осмотрелась и, усиленно поразмыслив, сначала увидела, а потом поверила в совершенно невероятную вещь: она провалилась в алмаз, стала его пленницей.

В прозрачной тюрьме было холодно, и чего только не отдала бы она (при условии, что обладала бы хоть чем-то годным для обмена) за клочок ваты или шерсти и за возможность прикрыть хотя бы грудь и спину. Она старалась дышать как можно медленнее и осторожнее, но воздух, заполнявший ее легкие, был слишком чистым, почти непригодным для дыхания, ледяной и резкий, как на горных вершинах высотой больше трех тысяч метров, где у путника захватывает дух и кружится голова. Широко раскрыв глаза, Сара пыталась разглядеть те нежно-голубые, вот именно «небесные» отсветы, которые играли в камне, когда она впервые на него взглянула, но никаких оттенков не было, стенки оставались совершенно прозрачными. И все же она не могла сомневаться: ее безжалостно бросили внутрь того, что минутой раньше она безмятежно рассматривала снаружи, и Сара приходила в отчаяние, зная, что недолго протянет в этом нестерпимо ледяном воздухе. Она шарила по стенам в поисках выхода, но ее пальцы везде натыкались на одинаково холодную, гладкую, без единого изъяна поверхность.

Пытаясь согреться, она проделала несколько гимнастических упражнений, но добилась только одного: участившееся дыхание причиняло ей сильную боль. Вот позабавился бы сторонний наблюдатель, прильнув глазом к лупе, как сама она незадолго перед тем, и глядя, как посреди драгоценного камня крошечная спортсменка приседает, разводя и вытягивая руки. Сара едва не лишилась чувств, представив себе такого наблюдателя и осознав, до чего смешной выглядит, но вскоре успокоилась, сообразив, что снаружи видно только порхающую в алмазе голубую искорку. Лишь оказавшись внутри, что, к несчастью, с ней и произошло, можно увидеть, что происходит за стенками, лишь тогда они проницаемы для взгляда.

Потому что она-то превосходно видела сквозь стены. Когда она поворачивала голову, с одной стороны перед ней оказывался обтянутый фетром пьедестал, с которого скатился алмаз в момент ее собственного падения. Он возвышался совсем близко, словно кубическое здание без окон и дверей, ощетинившееся рыжими колючками, нечто вроде мусульманской гробницы. Чуть подальше валялась лупа с разошедшимися линзами, похожая на устройство из хрустальных жерновов, только предназначенное не для мельницы, а скорее для завода или лаборатории. С другой стороны поверхность стола была совершенно гладкой, ничто не нарушало монотонности бескрайней черной равнины; некоторое разнообразие вносил лишь контраст света и тени. Вот туда с упорством, если не с надеждой, и смотрела Сара: светлое пятно от упавшего на стол солнечного луча медленно двигалось к камню, тем ближе, чем выше поднималось' в небе солнце. Девушка следила за его приближением, здраво рассудив, что оно принесет с собой немного тепла и положит конец ее физическим страданиям. Освобождение же ее совершенно очевидно не могло явиться следствием чего-то поддающегося осмыслению, и она нимало об этом не задумывалась, положившись на могущество абсурда: в нем заключена не меньшая сила, чем в разряде молнии, и он с такой же легкостью, с какой заточил ее в эту тюрьму, сможет и извлечь ее оттуда.