Кэндзи Маруяма - Дорога к замку

А партизаны так и не появились.

Прибыв к месту, где был совершён налёт на дрезину, наши обнаружили там мёртвого Кобаяси и оставшегося рядом с телом одного солдата. Когда восстановили картину происшествия, выяснилось следующее.

В этом месте находился полустанок с небольшим запасным путём. С одной стороны узкоколейки тянулась земляная насыпь, с другой расстилались поля. На самом полустанке никаких служащих, естественно, не было. Стрелка обычно была установлена, открывая основной путь, но в тот день дрезина с вагончиком вдруг свернула на запасной. Солдат-машинист резко затормозил и пошёл назад к стрелке, чтобы перевести её в нормальное положение. Оказалось, что в неё вбит камень. Почувствовав неладное, машинист обернулся, и в это самое мгновение по дрезине открыли огонь.

Оставшиеся в дрезине солдаты смотрели вслед своему товарищу, направившемуся к стрелке. Один из них, случайно взглянув на насыпь, увидел там залёгших в траве филиппинцев с наведёнными автоматами. Солдат крикнул:

— Берегись! —и выпрыгнул из окна выгончика на противоположную сторону железнодорожной колеи. Тут и началась стрельба.

Под градом пуль остальные солдаты тоже стали прыгать из вагончика на землю. У Кобаяси, наверное, оттого, что он все‑таки был не настоящим пехотинцем, а санитаром, реакция сработала не так быстро, и он успел получить две пули в грудь. Свалившись на рельсы, он пополз к укрытию. А остальные тем временем неслись сломя голову прочь. Свидетели рассказывали, что особенно хорош был командир, фельдфебель из резервистов, который бежал впереди всех, втянув голову в плечи. Да и подчинённые по мере сил старались не отставать от начальства. Единственным, кто не бросил Кобаяси и начал отстреливаться, был невзрачный заика по имени Сибамото.

Он говорил, что, поскольку перестрелка велась из‑за дрезины и вагончика, он не видел партизан, но человек десять их точно было. Потом они прекратили огонь, и он тоже перестал стрелять. Конечно, если бы филиппинцы бросились вперёд, обоим нашим настал бы конец, но Сибамото не очень этого опасался, зная, что партизаны под пулю не полезут. Потом с насыпи донёсся звук удаляющихся шагов, и все стихло.

Кобаяси лежал на спине чуть поодаль и громко стонал. Когда Сибамото подошёл к нему, он пробормотал:

— Подстрелили меня, подстрелили… — и стал рвать пуговицы залитой кровью гимнастёрки. Сибамото достал из санитарной сумки раненого бинт и под руководством Кобаяси наложил ему временную повязку. Одна из пуль, кажется, засела в груди. Другая оставила спереди совсем небольшую дырочку, но когда непривычный к виду ран Сибамото увидел сзади, на спине, выходное отверстие, похожее на распустившийся багровый цветок, его бросило в дрожь.

Вокруг не было ни души, жарко светило солнце. Сибамото говорил товарищу какие‑то ободряющие слова, но у того уже не хватало сил отвечать. Он лишь тихо стонал и изредка вскрикивал: "Больно! Ох, какая боль!" Потом стал повторять: "Простите меня, простите… Мама… папа, простите меня". В глазах раненого стояли слезы. Вдруг он плачущим голосом воскликнул:

— А! Обделался! — и взглянул в глаза Сибамото. Тот рассказывал, что впервые видел взгляд, полный такого безысходного отчаяния.

Кобаяси не мог больше удерживать содержимое кишечника, и ему как санитару было хорошо известно, что это — первый признак приближающейся смерти. Сибамото стянул с него штаны и стал обтирать его. От резких движений Кобаяси снова закричал, но когда Сибамото спросил: "Может, не стоит?" — он, стиснув зубы, прошептал: "Нет, надо. Прошу тебя". Потом ему стало немного легче. Он некоторое время лежал молча, а затем посмотрел на Сибамото и сказал:

— Раз я обделался, значит, скоро умру. Я должен выполнить свой долг. Сейчас я крикну "Да здравствует император!", а ты слушай.

И он три раза слабым голосом прокричал: "Да здравствует император!", "Да здравствует император!", "Да здравствует император!"

"А ты слушай" — так сказал Кобаяси. Значит, это было сделано напоказ. И все‑таки он не притворялся, ведь показное не всегда фальшиво.

Почтение к особе императора насаждалось всей системой образования со времён эпохи Мэйдзи [25] Годы правления императора Мэйдзи (1868—1912). . Когда в воспитание вмешивается политика, это всегда приводит ко лжи, хотя народ обмануть не так‑то просто. Но Кобаяси был честным и совестливым парнем, такому необходим идеал, и этим идеалом для него стал император. Ведь в бога японцы не верят. Политика насквозь проникнута ложью, но из этой лжи рождается подчас нечто подлинное, что создаёт историю и определяет людские судьбы.

Потом Кобаяси ещё некоторое время стонал от боли, но его голос становился все тише, он постепенно терял сознание и наконец умолк. Только голова покачивалась справа налево в такт дыханию, как будто он с чем‑то не соглашался. Но движения становились все замедленнее и вскоре прекратились совсем.

Сибамото почувствовал прилив бешеной ярости. Он выбежал на рельсы и, заикаясь, закричал:

— Эй, в–вы! А ну, выходите! Я вас всех п–перестреляю!!!

Слезы лились ручьём по его лицу и капали на землю. Никогда в жизни я так не плакал, рассказывал он нам. Но партизан на насыпи давно уже не было, только тихо шелестела обожжённая солнцем трава. Тут и рота подоспела.

Почти сразу же на ручной дрезине приехал и отряд из Каминао. Они положили труп на носилки и увезли, а рота приступила к преследованию партизан.

Крестьянка, живущая неподалёку от узкоколейки, сказала, что сразу после стрельбы группа человек в тридцать пересекла колею в месте, расположенном ближе к Сан–Хосе. Естественнее всего было предположить, что партизаны пришли с другого берега залива Мангарин, то есть со стороны, противоположной той, на которую показала крестьянка. Филиппинцам доверять было нельзя, и если она говорила, что партизаны пересекли железную дорогу, скорее всего, их там вообще не было, но командиру роты не оставалось ничего другого, как вести поиск в указанном направлении.

Рота стала прочёсывать местность, заходя в разбросанные по широкой равнине дома и опрашивая крестьян. Никто из них ничего не видел. Недалеко от побережья находился посёлок Биган — скопление плотно сбившихся домов. Тамошние жители смотрели на наших с неприкрытой враждебностью, совсем не так, как филиппинцы в Сан–Хосе, Каминао и других населённых пунктах, занятых японскими войсками. "Прямо не верится, что отсюда до наших постов всего два километра", — сказал кто‑то из солдат.

Никаких партизан, конечно, обнаружить не удалось. Полил дождь, дороги расползлись от грязи. Рота вышла к побережью и несолоно хлебавши по песчаным пляжам вернулась в Каминао.

Ни до того, ни позднее партизаны на нас налётов не совершали, этот случай остался единственным. Сражение на острове Лейте переходило в разгром, мощь японской армии чахла не по дням, а по часам, но партизаны почему‑то больше ничего против нас и не предприняли.