Кэндзи Маруяма - Дорога к замку

Я для себя их нападение объясняю так.

В Каминао на приколе стоял неисправный моторный катер. Поскольку корабль из Батангаса заходил к нам всего два раза в месяц, командир роты поручил нескольким солдатам, кое‑что смыслившим в технике, на всякий случай отремонтировать катер. Они наладили двигатель, но во время пробного плавания он опять заглох, и судёнышко выбросило на берег как раз напротив посёлка Биган. Однако ротный не оставил своей затеи и каждый день посылал четыре–пять человек из Сан–Хосе, чтобы снова привести катер в порядок. Если Биган был одним из оплотов партизан, то такое соседство им, конечно, понравиться не могло. Солдаты–ремонтники обычно доезжали на дрезине до того места, где был совершён налёт, а оттуда шли до берега моря пешком. Может быть, партизаны своим нападением хотели положить конец этим путешествиям? В день налёта у ремонтников по чистой случайности был выходной. Командовавший ими унтер сказал, проведя ладонью по горлу:

— А то бы прикончили нас как пить дать.

Позднее, уже в лагере для военнопленных на Лейте, я встретил одного матроса с потопленного у здешних берегов ещё в конце сентября эсминца. Когда он доплыл до деревни, на берегу — а судя по описанию, это был именно Биган — его схватили филиппинцы и отвели в дом, где сидел американский офицер. Видимо, посёлок действительно являлся гнездом партизан. Стоило им сбросить снаряжение, и их было уже невозможно отличить от мирных жителей, так что преследование, затеянное командиром нашей роты, и не могло дать никаких результатов.

На следующий день после налёта солдаты, продолжая прочёсывание местности, вернулись в Сан–Хосе, но это фактически было уже просто учение.

Тело санитара Кобаяси привезли в лагерь на той же дрезине. Я как раз стоял в дозоре. Все мы, часовые, выстроились и отсалютовали носилкам винтовками. Из‑под края грязного одеяла виднелось белое заострившееся лицо.

Только не подумайте, что его смерть меня хоть как‑нибудь взволновала. С тех пор как мне велели надеть военную форму, меня ни разу не тронула гибель других солдат. Они умирали точно так же, как в любой момент мог погибнуть я сам. Под предлогом того, что был в наряде, я не пошёл ни на поминки, ни на похороны.

Труп сожгли той же ночью на заднем дворе. Один молодой солдатик из крестьян не поленился, запас целую поленницу дров, срубив несколько крепких деревьев, но тело все равно сгорело лишь наполовину. Так его и закопали.

Кобаяси посмертно произвели в ефрейторы и поставили в углу казарменного двора белый деревянный столб метра в два высотой с надписью: "Здесь покоится ефрейтор Кобаяси". Мы прокосили в траве тропинку к столбу и через месяц отметили день гибели санитара. Этим все и закончилось. Прежде чем миновал ещё один месяц, на остров высадились американцы, и мы были вынуждены уйти из лагеря.

"Не суди о человеке по наружности" — говорят в Японии, и к Рёскэ Ханаи эти слова подходили как нельзя лучше. Ему было шестьдесят два, но выглядел он гораздо моложе, самое большее — лет на пятьдесят с хвостиком. Волосы у него, правда, уже поредели, но лысина пока не появилась, а морщины на свежем, загорелом лице не бросались в глаза. Дружелюбные, немного навыкате глаза под вопросительно приподнятыми бровями, вздёрнутый нос, мясистый улыбчивый рот. В общем, это круглое, толстощёкое лицо свидетельствовало о том, что его обладатель — человек покладистый и незлой. Несмотря на пухлую физиономию, небольшое тело Ханаи было крепко сбитым и мускулистым.

Последние пятнадцать лет он проработал таксистом, но его миновали профессиональные шофёрские недуги — боли в позвоночнике и желудочно–кишечные заболевания. Сам факт, что в шестьдесят два года Ханаи ни на что особенно не жаловался, красноречиво говорил о его железном здоровье.

И тем не менее с работой ему пришлось расстаться, а с этим он примириться никак не мог. Рёскэ работал шофёром в одной из четырёх крупнейших таксомоторных компаний, а там пенсионный возраст был установлен в шестьдесят лет. Поскольку Ханаи и достигнув этого рубежа, привозил выручки не меньше, чем более молодые водители, руководство фирмы некоторое время смотрело на его возраст сквозь пальцы, но через два года компании все‑таки пришлось отстранить Ханаи от работы, так как это шло вразрез с установленными правилами. Нельзя было ставить одного шофёра в исключительное положение, создавая нежелательный прецедент.

Руководство компании сняло Ханаи с рейсов и предложило ему канцелярскую работу, но он не согласился. Так на его месте поступило бы большинство таксистов. Они привыкли к тому, что стоит им выехать за ворота парка, и они вольные птицы — не надо сидеть весь день, скрючившись за столом, подстраиваться под настроение начальства, как приходится обычным служащим. В этом, безусловно, есть своя прелесть: сел в машину, тронулся с места — и ты сам себе хозяин. Существует, конечно, определённая норма дневной выработки, и если водитель её не выполнит, он ничего не заработает.

Таксисту с хорошим чутьём сделать норму — раз плюнуть, в особенности если он работает в крупной фирме, которая обязательно имеет множество постоянных клиентов. Машины такой компании оснащены радиотелефоном, и заявки от клиентов сразу передаются шофёрам из диспетчерской, так что им заработок даётся гораздо легче, чем водителям небольших транспортных фирм.

Провести за рулём почти целые сутки, постоянно разыскивая новых пассажиров, очень тяжело, это требует огромного напряжения — и физического, и нервного; к концу смены шофёры от усталости буквально валятся с ног. Но зато им не приходится, как большинству людей, сидеть привязанными к рабочему месту, и к этому прибавляется ещё горделивое сознание того, что ты зарабатываешь деньги совершенно самостоятельно, без чьей‑либо помощи и подсказки.

Порой бывает, что таксист, устав от тяжёлых нагрузок и вечного беспокойства по поводу нормы, бросает свою работу и поступает на какую‑нибудь обычную службу, однако, будучи не в силах вынести скованности и монотонности новой работы, он чаще всего снова садится за баранку.

Рёскэ Ханаи был таксист до мозга костей. Машина слушалась малейшего прикосновения его пальцев, и ещё он обладал поразительным чутьём на клиента. Для шофёра такси главное — уметь с одного взгляда безошибочно определить, кто из прохожих станет пассажиром, а кто нет, и ещё очень важно рассчитать время так, чтобы потенциальный клиент сел в твою, а не в чужую машину. Здесь все решается мгновенно, с помощью шестого чувства. Таксист, имеющий "нюх", всегда притормозит перед клиентом секунда в секунду и лихо умчит его прочь. А шофёр, лишённый этого чутья, на несколько секунд опоздает, и пассажира уведут у него из‑под носа.