Мартти Ларни - Современная финская новелла

Куда же теперь?

Айла остановилась на развилке. Незаметно подкралась коварная темнота. Очень далеко она зашла, пора поворачивать обратно. На висок упала капля, потом другая; заморосил дождь, и Айла прибавила шагу.

Нет, это совсем не та дорога. Такого дворца она не видела. На возвышении, в глубине обширного сада, среди высоких буков, цветочных клумб, фонарей и фонтанов стоял роскошный белый дом, который в усиливавшемся дожде стал блекнуть, затуманиваться. Ну вот, она безнадежно заблудилась!

Айла промокли насквозь и припустилась бежать. Где теперь поселок, справа или слева? Куда ни глянь, все чужое, незнакомое. И никого вокруг — ни людей, ни машин. Только черный ливень, только вода плещет под ногами, шумит и волнами расходится на дороге. Как Айле одиноко! Как хлещет, мучит, наказывает ее дождь. Как зла и несправедлива его тысячехвостая плетка. И уже ничего вокруг: ни дороги, ни деревьев, ни собачьего бреха, ни птиц — никого, кроме нее. Одна-одинешенька под черным ливнем! Даже природа не щадит Айлу, ее жизнь, сотканную из неудач, робости, бесплодных мечтаний и безответной любви.

За стеной дождя мелькнул свет. На дороге послышался рокот, приближался автомобиль. Теперь побольше смелости.

Айла подняла руку, и большой белый «мерседес» затормозил, подрулил к обочине и остановился. Медленно приспустилось боковое стекло. Рядом с мужчиной в уютном полумраке сидела молоденькая девушка с теннисной ракеткой на коленях. На заднем сиденье виднелась голова собаки. «Борзая», — отметила про себя Айла.

— Was ist denn los? [31] В чем дело? (нем.). — произнес мужчина строгим голосом.

Айла извинилась и попросила показать ей дорогу к фабрике. Мужчина указал вперед, посмотрел исподлобья и неожиданно заговорил, сердито тряся головой, и хотя Айла мало что поняла, она догадалась: он ее бранит за что-то.

— Passen Sie auf [32] Надо быть осмотрительнее (нем.). ,— объяснял мужчина. — Не следовало отправляться одной, могла случиться встреча похуже, ни к чему разгуливать в одиночку так поздно….

Айла прикусила губу, кивнула и поблагодарила. Машина двинулась в том же направлении, что и Айла. Так значит, не следовало ходить одной… Айла заспешила. Объяснили и отругали, как маленькую. В ту же сторону ехали, а не взяли, хотя и льет как из ведра.

Что-то было в мужчине знакомое… Большие лоснящиеся залысины, черные, вразлет брови. Да это же директор! Какой конфуз! Ну а девушка? Ее ровесница… а вот не посадили, не посадили…

Все уже спали, когда Айла добралась до места. Она сняла мокрую одежду и шмыгнула под одеяло. В теле чувствовался жар, щеки горели, жгло в груди, как если бы зола тихо тлела под кожей. Она уже почти спала, когда сестра вдруг проснулась и зашептала:

— Где это ты пропадала?

— Так, побродила немного…

— Мы с Гертом тоже… Промокли насквозь.

— Давай-ка уж спать, — сказала Айла.

— Айла…

— Ну что еще?

— Мы и завтра с ним встретимся.

— Вот как…

Голова разламывалась от жары. Айла прислушалась к дыханию сестры, потом вытянулась на постели и тут же погрузилась в кошмары. Борзая понимающе смотрела на нее с заднего сиденья автомобиля, гремели банки и Сплитстрёссер разъезжал на электрокаре по проходу. В этой неразберихе сестра вдруг пошатнулась, попала под кар и лежала теперь с окровавленным лицом между штабелей коробок. «Хелена, Хелена! Это я, Айла, слышишь меня?» — Айла кричала и с плачем целовала сестру. «Какой ужас, что я переела вишен», — сказала Хелена. Айла начала носовым платком вытирать Хелене губы; кровь на них была вовсе не кровью, а вишневым соком.

Утром самочувствие было странное, голова никла к плечу, подобно колокольчику на тонком стебле. То и дело ее охватывал озноб.

Сестер направили к Эльфриде — грузить банки с огурцами. Банки были скользкие, ногти ломались, пальцы покрылись ссадинами. У Хелены опять слезы навернулись на глаза. Ведь так недолго и повредить пальцы — как же тогда играть на гитаре…

Эльфрида распевала каркающим голосом, нахваливала ребенка и отца ребенка: какой все-таки хороший был человек, хотя тут все его и очень ругают; у нее даже есть фотокарточка, она может показать в перерыве. А есть ли у Хелены на примете какой-нибудь парень? Ну а у Айлы? Цы, цы, цы-ы… Или Айла не хочет признаваться? Да, такое уж это дело, потому как Liebeskummer lohnt sich nicht, my darling, jee jee…

С высоты, откуда-то из-под крыши, раздался громкий на весь цех, крик. Эльфридино пение оборвалось. В дальнем углу, на самом верху лестницы, какому-то мужчине зажало руку движущимися под потолком роликами подъемника.

Все оцепенели, глядели и слушали крик — не знали как быть и не решались что-нибудь сделать.

Но Эльфрида уже ринулась по проходу к лестнице, проворно вскарабкалась наверх и помогла рычащему от боли человеку высвободить руку из железных тисков. Затем они оба спустились вниз; лицо у рабочего было искажено болью, когда он покидал цех. Лицо Эльфриды сияло от удовольствия; она пожала плечами и давай насвистывать:

— Liebeskummer lohnt sich nicht, my darling…

Господин Пёшель появился в дверях и поманил Айлу к себе. На другом участке требуется рабочая сила, нет, нет, двоих не надо, вполне хватит одной…

Он проводил Айлу в соседнее здание. Там Айла еще не бывала. Большой цех полон машин, пара, людей, вони; зеленовато-коричневая вода хлещет по полу, и грохот, треск, лязг и скрежет оглушают так, что услышать можно разве что крик. Господин Пёшель подтолкнул Айлу к конвейеру, сказал что-то, чего Айла не поняла, и тут же исчез.

— Где мне сесть? Что мне делать? — начала кричать сквозь шум Айла.

Вдоль длинного движущегося ремня, по обе стороны, сидели на высоких табуретах безмолвные женщины, они чистили морковь; руки мелькали как спицы в колесе. Айле вручили нож и указали на пустующий табурет. Она села с ножом в руке к конвейеру, не очень понимая, что и как надо делать.

Широкий желоб выбрасывал морковь на конвейер; груды желтой моркови, подпрыгивающей моркови, толкущейся моркови, моркови — как во сне или в бреду, моркови — как перед концом света. Беспрерывно извергался из недр трубы этот каскад моркови, желтый поток, который продолжал свой путь на бегущем ремне конвейера.

— Что мне делать? — шептала Айла.

Женщины сидели как сидели, молча; одна-другая кинет беглый взгляд на Айлу и снова отведет глаза. Мелькали руки, посверкивали лезвия ножей, подрагивали в такт выцветшие пестрые платки. Сидевшая рядом напарница строго посмотрела на Айлу: неужели Айла не понимает, что надо спешить, спешить, обрезать ботву, не пропуская ни одной морковки? Некогда зевать, разве Айла не соображает, что некогда?

Айла начала кромсать морковь так быстро, как только могла: нож выпал у нее из рук и уже плыл далеко по конвейеру в морковной реке, пока одна из женщин не схватила его и, ободряюще кивнув, не вернула Айле. Та начала срезать хвосты спокойнее, сосредоточеннее, но то и дело проскальзывали мимо хвостатые морковки и уносились в общем потоке. Напарница в нетерпении покачала головой; мол, нельзя пропускать ни одной, они с Айлой последние на конвейере. Конечно, Айла это знала, конечно, знала и резала еще быстрее, и все же нет-нет да проскользнет сквозь пальцы одна-другая, и затрепыхается в морковном потоке зеленый хвост, вызывая у напарницы явное раздражение и беспокойство. Айла бросила на соседку извиняющийся взгляд, но та ничего не сказала, только управлялась еще быстрее, смекнув, что ее помощница слаба. Айла со своей стороны поняла, что женщине приходится стараться еще и за нее. Какой стыд! Айла резала и резала; сжимало горло, и звон стоял в голове: она, стало быть, хуже всех тут, неповоротливая, беспомощная, подводит напарницу! Она резала с таким рвением, что сама себе удивлялась, но все равно зеленохвостые морковки уходили от нерасторопных рук, и вот они маячат уже далеко в красно-желтом половодье, в конце конвейера, и падают в какой-то люк, в отверстую тьму, в недосягаемость.