Мартти Ларни - Современная финская новелла

Хилма хотела налить себе кофе, но кофейник был пуст. Все до последней капельки выпили. Небось и гущу отведали. Она взглянула на мужчин — те еще не спали. Они молчали, делая вид, что не замечают Хилму, держащую пустой кофейник. Сытый голодного не разумеет. Может, сварить себе кофе? Пожалуй, лучше притвориться, что ничего такого не случилось. Хилма отправилась в хлев, желая, чтобы господа поспали в ее отсутствие.

Нужно было спешить. Вдруг гостям вздумается выйти во двор? Увидят следы, ведущие к сараю, начнут ворошить там. При этой мысли Хилма дернула коровье вымя с такой силой, что корова замычала на весь двор. Остальные уставились на хозяйку широко раскрытыми изумленными глазищами. Невдомек им было все происходящее — попробуй объясни, почему им приходится лизать голые стены кормушки, а не жевать сено, за которым хозяйка не смела идти.

Когда Хилма вошла в избу, мужчины сидели за столом, разложив перед собой бумаги и карты. Как по команде повернулись к двери три головы. Хилме казалось странным все это — трое военных в ее избе, за ее столом. «Будто сон какой-то», — вздохнула она, подойдя к мойке. Хилма заметила, что дверь, ведущая в комнату, плотно притворена, а фотографии на комоде расставлены в слишком строгом порядке. Процеживая молоко, Хилма нарочно гремела посудой, чтобы не слышать приглушенного разговора мужчин. Лучше не слышать, еще лучше, если б они ушли и забылось это утро.

Как она ни старалась, все-таки ее слух уловил, что эти люди чего-то ждали. Они по очереди выглядывали в окно и выходили на крыльцо. К полудню их беспокойство стало явным.

Когда Хилма готовила еду, к крыльцу подкатили сани — двое военных, двое гражданских — местных шюцкоровцев [54] Члены военизированной организации финляндской буржуазии и кулачества, распущенной по условиям перемирия в 1944 г. . Дело принимало серьезный оборот, речь шла не просто о залетных. Сомнений не было: они искали Сантери.

Хилма успокоилась, лишь когда приехавшие уселись за стол как ни в чем не бывало. Она мешала кашу, подливая воду. Не ответила на просьбу господ сварить им кофе.

Перекусив, четверо уехали. Остальные трое, выйдя на крыльцо, глядели вслед исчезающим за лесом саням — они мчались бесшумно, не обнаруживая себя перезвоном бубенцов.

Гости снова разлеглись на лавках, захрапели. После обеда опять разглядывали свои бумаги, будто и не собирались ехать. Хилма работала весь день как машина. К вечеру смирилась с мыслью, что гости заночуют. Она постелила им в горнице — не пожалела льняных простынь из приданого — только бы ушли поскорей. Этими простынями после свадьбы не пользовались, только изредка стирали и убирали на место. «Что поделаешь, пусть спят да сопят, — ворчала Хилма про себя. — Пусть радуются, подлецы. Ну и жирные боровы! Кругом война да голод, а этим господам лишь бы отсыпаться».

Хилма ужаснулась своих мыслей. «Вот если бы господа услышали? На месте пристрелили бы».

Когда мужчины начали готовиться ко сну, Хилма со свечой отправилась во двор. Уходя, она сказала им что-то про коров и сено.

Отперев сарай, Хилма вошла, затаив дыхание. Было темно и тихо. Свеча плохо разгоняла мрак. И все же Хилма уловила треск сухого сена — кто-то только что здесь был. Был и ушел. Правда, сарай был заперт. Хилма облегченно вздохнула. Для собственного успокоения она осветила все углы, примяла местами сено, чтобы в случае проверки ничто не указывало на пребывание здесь человека. Опасность еще не отступила — неизвестно, что могли предпринять господа. Хилма не обнаружила в сарае и одеяла. Парень взял его с собой. «Взял так взял — ему оно понадобится», — вздохнула Хилма.

Утром гости поднялись рано. Хилма слышала сквозь сон их шаги и тоже поспешно встала. Она высыпала последний кофе в кофейник, с досадой посмотрев на пустую банку. Ладно, лишь бы уехали. Когда гости вышли, кофе был уже готов, но Хилма налила себе первой. Наконец господа стали собираться. Одели ремни с оружием, запрягли лошадь, уселись в сани. Один из гостей достал из саней консервы, шоколад, кофе и другие лакомства, передал их Хилме. Она заметила на продуктах иностранные этикетки. «Немецкие», — подумала Хилма. Ей вдруг неудержимо захотелось бросить все это под ноги господам. Но она стояла, замерев, и глядела, как они усаживались, готовясь отъехать. И вот сани тронулись, заскользили в сторону леса.

— Наконец-то! Надо же, приехали как к себе домой, сели будто за свой стол и уехали, не сказав ни слова. Правда, дали эти чужеземные коробки. А наши-то мужики в это время по лесам крадутся, умирая от голода и страха.

Вот какая теперь жизнь.

— Все война и война — одна закончилась, началась другая. «Братьями по оружию» называемся. И что этому истеричному болтуну Гитлеру надо было, почему не оставил Финляндию в покое? Нет же, сюда притащились, жизнь людей поломать. Воевать, воевать против русских, за освобождение Карелии! Мало им своей земли, чужую подавай. Вот так война и начинается. Финляндия теперь как часть Германии. Известно, зачем немцы пожаловали к нам. Русские вряд ли снова стали бы воевать, если бы немцы не пришли. Думается, не случилось бы этого несчастья без «братьев по оружию». Ауне так говорила. Конца этому смертоубийству не видать. Верно, ни одной семьи не осталось, где кто-то не погиб.

И Ээту где-то там. Кто знает, вернется ли живым.

Хилма уставилась в оконное стекло, разглядывая в нем свое отражение. На нее смотрела незнакомая женщина, сохранившая в памяти воспоминания о войне, хоть и минуло почти тридцать лет. Тридцать мирных лет. А война все еще дает о себе знать: мы сами не замечаем, как говорим «тогда, до войны» или «во время войны», словно это было вчера, в прошлом году, летом, зимой. О войне говорим естественно и просто, как о неминуемой смене времен.

— Вот теперь говорим о дружбе с русскими… Они победили в войне, могли бы захватить нашу страну, поставить колхозы, вздернуть президента. Но не захотели, ушли к себе.

Не раз Хилма думала обо всем этом и всегда попадала в тупик. И сердце начинало щемить от извечного вопроса: правда ли, что война была кем-то загодя подготовлена, что обманутых мужей насильно увезли на фронт. Не по милости божьей это случилось — руками господ слажено было.

Хилма почти не говорила с Ээту о войне. Вернувшись с фронта, муж сказал, что благодарен всем богам за возвращение на землю из ада. Смерть была много раз так близко, что не верилось в спасение. Долгие годы ему еще снилась война, он вскакивал среди ночи в холодном поту и остаток ночи просиживал в кресло-качалке с трубкой в руках. Хилма не расспрашивала его ни о чем — по бессвязным рассказам Ээту она знала ужасы войны.

Запомнила она и то утро, когда, стоя на крыльце, смотрела вслед исчезающим саням.