Мартти Ларни - Современная финская новелла

«Надо поблагодарить», — подумала Каарина, ощущая неловкость. — Спасибо вам.

— За что? — спросил мужчина.

— Ну, за гостинцы.

— Должен же у парня быть майский шарик, я бы и дочке купил, если бы знал раньше, что она у вас есть.

— А все потому, что у тебя нет денег, — осуждающе произнес Самппа. — Я ведь слышал, как ты говорила, что нету.

Каарина сердито взглянула на Самппу. Разговор приобретал нежелательный оборот. Поди знай, какими средствами обладает незнакомец.

Тот хрипло рассмеялся и пошел в ногу с демонстрантами.

— Нам повезло, — сказал он, — мы идем за оркестром. Как здорово шагать под музыку!

Его голова поднималась и опускалась в такт музыке, а рот расплывался в широкой улыбке. Ему вдруг стало хорошо на душе. Люди сегодня маршируют повсюду, в открытую или тайно, но обязательно развернутым строем. Поезжай куда угодно, в город или маленькую деревеньку, и везде будут товарищи, словно добрые знакомые. Он исподтишка потрепал Самппу по голове.

Тут они повернули в направлении Кайсаниеми. С тротуара выбежала молодая пара. Они встали в строй впереди Каарины, обнялись и потихоньку двинулись со всеми. Каарине пришлось податься немного назад. Она смотрела на свободно развевающиеся волосы девушки, на пальто, полощущееся, словно парус. Вскоре парень замедлил шаг и наклонился, чтобы поцеловать свою спутницу. Они были счастливы, ох, как счастливы! Друг другом и Первомаем, и тем, что вместе были частицей происходящего.

Каарина почувствовала, как внутри у нее холодеет. Илкка никогда, даже в лучшие времена, не стал бы целоваться на майской демонстрации.

Девушка просияла и запрыгала на одной ножке. Потом оба повернулись к Каарине, нарушив строй.

— Извините, — сказала Каарина, — не могли бы вы шагать в ногу, а то мне не удержать коляску.

Парень и девушка удивленно посмотрели на нее, затем отошли в сторону и постепенно отстали. Каарина взглянула на старика. Его лицо казалось бесстрастным, но, может, он заметил ее раздражение? Каарина сделала это намеренно. Не то чтобы с желанием, но все же намеренно. Зачем? Она попыталась разобраться в своих мыслях. Прилив противоречивых чувств так захватил ее, что на глаза навернулись слезы. Возможно ли это? Ведь с той поры прошло уже много времени. И не было в том ничего особенного: их брак, которому суждено было кончиться разводом, обычная история, скорее правило, чем исключение. Она сама пожелала развода. Чего же тут унизительного? То, что Илкка скрылся в Швеции, оставив ее одну с двумя детьми? Или то, что она согласилась на опись имущества, чтобы получать жалкие алименты, которые к тому времени уже успела поглотить инфляция?

Она посмотрела на идущего рядом Самппу и вздрогнула: мальчик был точной копией Илкки, только волосы немного темнее. Та же угловатая походка, сутулые плечи, вытянутая вперед голова. Ее охватило отвращение. Следом поднялось чувство вины. Она была несправедлива: что Самппа мог поделать с собственной наследственностью?

— Оба они твои?

— Что?

— Детишки эти оба твои? — повторил свой вопрос пожилой мужчина.

Она кивнула. Вблизи дыхание старика казалось тяжелым. Ему наверняка было уже за шестьдесят, может, даже больше. Шея худая, нос выступает над скулами.

— Рано же ты занялась этим делом, — продолжал он. — Хотя, пожалуй, надо начинать смолоду, если думаешь успеть что-то. Как тебя зовут?

— Каарина.

На углу одной улицы молодой парень вскинул руку в нацистском приветствии и чуть не повалился лицом вниз — видно, напился до чертиков. По противоположной стороне маршировали в ряд трое студентов; тот, что посередине, нес в руке финский флаг, крайние держали под козырек.

— У них своя демонстрация, — сказала Каарина.

Старик дышал с большим трудом: слышался легкий присвист, когда он выдыхал воздух из легких.

— Этих дебоширов сегодня больше, чем прежде, — заметила Каарина.

— Да, но и нас больше, — ответил он, жадно втянул воздух и медленно стал его выдыхать. Казалось, будто легкие у него сжались в комок. Губы, сложенные трубкой, потемнели, кожа вокруг рта стала белой, на щеках появился густой румянец. Он вытер пот со лба и щек. Почему бы ему не сесть в какую-нибудь машину? — подумала Каарина.

— Ты студентка, что ли? — спросил мужчина.

Демонстрация тем временем подошла к вокзалу. Солнце прогрело вокзальную площадь, повсюду были люди, настроение майское, праздничное. Гул десятков тысяч ног наполнял площадь, гремели барабаны, флаги трепетали на ветру. Над площадью, пересекая ее поперек, пролетела одинокая чайка и исчезла за зданием Национального театра.

— Нет, я работаю, — ответила Каарина. — Пришлось бросить учение, когда муж… Ну словом, когда я осталась одна с детьми.

Она сделала несколько шагов, прислушиваясь к собственным словам. Они показались ей странными, не мешало бы выразиться поточнее.

— Я училась в Тампере, но не нашла там работы, вот и переехала в Хельсинки, тут у меня отец.

Объяснение по-прежнему звучало несвязно. Чего это она стала распространяться о своих делах, ей это совсем несвойственно.

— Печально все это, — вздохнул мужчина.

— Что ж, бывает, — сказала она. — Обычно случается именно так.

— Просто досадно! Ведь люди с дипломами потребуются если не сегодня, так завтра. Наверняка.

Каарина улыбнулась. Собеседник тужил по ее учебе, а вовсе не по неудачному замужеству.

— Я ходила на курсы машинописи, потом поступила на работу. Печатаю довольно быстро.

— А прожить можно на это? А им каково? — усмехнулся мужчина. И указал рукой на детей.

— Не уверена. Цены все растут. Мы будто в пропасти.

— Так оно, пожалуй, и есть.

Ему не требовалось объяснений. Достаточно было сказать, что работаешь машинисткой, и он все понял.

— А поначалу было, конечно, еще труднее. Я уж совсем отчаялась. Пришлось обегать все учреждения, какие только можно конторы.

Она почувствовала, что хочет продолжить свой рассказ. Никогда прежде ей не хотелось говорить об этом.

— Отец, ясное дело, помог бы, да мне стыдно у него брать. Мы довольно долго жили на пособие, пока я не устроилась на работу…

Тут Каарина осеклась. Это уже лишнее! Ведь трудно найти слова, чтобы правильно описать все ее мытарства. Приходилось считать каждое пенни, по каждому делу объясняться в пяти различных инстанциях. Приходилось высиживать в приемных, заполнять анкеты, собирать оправдательные документы и квитанции, объяснять то, что и так было яснее ясного. В бюро по трудоустройству только качали головой. Какому гуманисту известен способ, который бы помог?

Ее рабочие руки просто не нужны никому. И никто не хотел помочь. Они сидели за столами и в окошках, копались в ее деле. Должностные лица и чиновники, которых она постепенно возненавидела. Она могла расплакаться от малейшего пустяка — от того, что не было в деле какой-то бумаги; от того, что инспектор собеса не верил устному заверению, а всякий раз требовал письменной справки; от того, что размеры пособия смехотворны в сравнении с реальным прожиточным уровнем; от того, что чиновник из отдела охраны детства осмелился предложить ее детям «попечительство общества». Она, заливаясь слезами, ходила из ведомства в ведомство, опасаясь, что не успеет устроиться, даже если работа найдется.