Густав Беннеке - Современная норвежская новелла

— Ну, сейчас мы все разнесем! — орет внизу машинист из Сандефьорда, и сразу же раздается многоголосый крик, грохот и треск.

Пошла кутерьма на всю ночь. Он знает, что кое-кто из ребят давно ждал случая проучить буяна. Дверь резко распахивается, и оттуда, перекувырнувшись в воздухе, вылетает машинист, ему с трудом удается ухватиться за перила.

— Прохлаждайся теперь здесь, грязная скотина! — кричит кто-то вслед из открытой двери. Машинист так и остается висеть на поручнях, словно застыл.

Вокруг воцаряется тишина, только на борту пассажирского парохода из Англии продолжает играть оркестр, льются нежные мелодии вальса.

Юнга смотрит на ручные часы, всего половина девятого, не скоро наступит спокойствие на корме. Еще дольше придется ждать отплытия в новый город, который называется Мадрас.

Он закуривает сигарету, усаживается на пустой ящик.

Выпив пива, он ушел из ресторана и вернулся на пароход; тут он слишком много съел, слишком много выпил, достал из пакета галстук, присланный дамой из благотворительного общества; поболтался среди команды, послушал разговоры и вышел на палубу, откуда сейчас и смотрит на иллюминаторы английского пассажирского парохода.

Пропустив табачный дым через горло и бронхи, он чувствует легкое головокружение, но никакого удовольствия. Сидя в одиночестве на пустом ящике, он думает, что напрасно не захватил с собой фотографию, где он снят лежащим на столе, с матерью и отцом по бокам. Фотография хорошая, ничуть не хуже той картинки, которую он видел в детстве в молельном доме много лет назад.

Танкер. Дедвейт шесть тысяч тонн. Полностью загружен сырой нефтью, густой и черной. Сейчас стоит у причала. Час назад началась перекачка нефти на нефтеперегонный завод. Рейс длился шестьдесят семь суток. С причала моряков зазывают таксеры: в ближнем городке вечером танцы, английские девушки. В один конец семь шиллингов. Через час откроются пивные, через три — распахнутся двери танцевального зала. Швейцар, важный, в ливрее, к иностранцам с улыбкой: городок невелик. А из зала — улыбки девушек. Сидят уже парочками, четверочками, десятками вдоль стен, с равнодушным видом ждут.

Кому-то оставаться на борту, следить за насосами. Слава богу, качает хорошо. Завтра к вечеру закончим. А там опять рейс. Шестьдесят семь, а то и шестьдесят восемь, и шестьдесят девять, и все семьдесят суток в море — пойдем назад за нефтью. Там уж на берег не отпустят. Время дорого, нефть дорога. За насосом следит старик механик. Он останется с помощниками капитана и с кем-нибудь из матросов зарабатывать сверхурочные. В машине надо вынимать поршень. Дело спешное, к утру надо все кончить. Нужны люди — рабочие руки. Им за все заплатят: налоги вычтут по таблице — все как положено. Жаловаться не на что. Тем, кто постарше, не впервой проводить в море по шестьдесят семь суток. Им все равно. На танкере даже привычнее, в море лучше, чем на берегу, потому что нет того шума и грохота. Они еще не раз проведут в море по шестьдесят семь и по семьдесят суток, пока не сойдут наконец на берег, получат пенсию и будут доживать свое в ожидании смерти. На берегу их никто не помнит, кроме учреждения, в картотеке которого записаны их фамилии и где им выдают все, что полагается, за вычетом налогов. Значит, есть чего ждать от будущего, и, пожалуй, этого довольно.

Имеется здесь народ и помоложе, готовый на все махнуть рукой — на сверхурочные и на сон, лишь бы сойти на берег. Жизнь ведь там идет. А им надо жить быстро, на жизнь им отпущена ночь, одна ночка. Как знать, когда вернемся, вернемся ли. Времена меняются, меняются фрахт и рынок.

Современный нефтеналивной танкер. Большие и светлые помещения, на корме у команды своя кают-компания. По стенам картины и репродукции — красота! Все продумано, полный комфорт. И каюты просторные, с кондиционерами. Судовладелец — душевный человек, доброжелательный, сам не плавает, зато знает, что нужно для блага нефти, судна и людей. На корме — умывалка и душевая. С одной стороны — для матросов, с другой — для механиков. Молодежь моется. С ними боцман и кое-кто из пожилых. Пожилые сойдут на берег, выпьют по кружке или, скажем, по четыре пива и довольны, им больше ничего и не требуется. А там — назад, на танкер. Разве что прогуляться, чтобы ноги размять, и сразу в такси и назад. Не слишком поздно, чтобы выспаться хорошенько. Это солидный народ, положительный, знают свое место. Уже ученые.

Молодежь уже намылась. Этих жизнь еще не выучила. Не хотят они, не могут, не набрались еще ума, чтобы задушить в себе жажду жизни. Она в них бродит, мутит рассудок, она говорит, что в такую единственную ночь жить надо на всю катушку. Английские девушки — чем плохо? Испанки? О’кей. Тоже хорошо. Немки? Все один черт. Была бы удача. Удалось бы только оказаться тесно рядом с такой, которая сама того же хочет. Чтобы было тепло и близко. Давать и брать. Чтобы и ей и тебе — тепло. Давать и брать. Пока не прошибет пот и жажда жизни на миг не уймется. Любовь? Может, и любовь. Как хочешь, так и называй. Ночь-то коротка, а дни долги.

— Ну, ты готов?

— Сейчас.

— Я подожду.

— Как хочешь.

— А ты пойдешь?

— Куда?

— А куда мы тогда решили, помнишь?

— Ну, помню.

— А тебе разве неохота?

— Не знаю. Может, лучше возьмем сразу такси, как все наши?

— Так наши-то сперва в пивную отправятся. И танцы еще не скоро. А у меня и выпить есть. Бутылка, которую мне стюард на рожденье подарил. Слушай, ведь ты же сам говорил, что хочешь!

— Ну, говорил. Так это когда было!

— В мое рождение.

— Ага. Было дело. Так ведь то в море, а в море мало ли чего захочется.

— А я-то и бутылочку нарочно для этого случая берег.

— Ага. Это верно. А может, лучше прихватим ее, когда на танцы пойдем? Глядишь, познакомимся с девчонками — и угостить чем будет. А?

— Ну как знаешь. Я тогда один пойду.

— Ну чего уж ты сразу так. Раз я сказал, значит, пойду с тобой. Я только подумал, что, может, тебе и самому теперь расхотелось. Велика ли радость — забраться на горушку, сидеть на травке и вдвоем виски тянуть.

— А помнишь, как мы с тобой тогда говорили и как нам это хорошо показалось?

— Когда ты про Канаду рассказывал, и правда хорошо показалось. А теперь я и позабыл уже, да тут ведь тебе не этот… как его там…

— Сент-Джон. В Сент-Джоне это было. Рейс у нас тогда был в Сент-Джон. И мы с одним парнем так сделали — как сошли на берег, купили бутылку — и айда за город. А там, за городом, то есть прямо как у нас на родине — кругом холмы, лес, за оградами выгоны. Уселись мы с ним вдвоем на опушке, греемся себе на солнышке, ну, из бутылки не спеша потягиваем, толкуем себе о том, о сем… И вдруг глядим — большое стадо овец…