Густав Беннеке - Современная норвежская новелла

Она привезла домой немало тряпок. И когда подруги приходили к ней в гости, они восторженно осматривали и ощупывали каждую вещь, но стоило ей отвернуться, как они многозначительно перемигивались: все это она получила не за красивые глаза.

Она стала надолго уходить в горы, словно искала что-то. И в одно из воскресений она наконец нашла.

— Какой чудесный кофейник, — сказала она.

— Он из Австралии, — объяснил Енс. — Я купил его давным-давным давно, когда был еще молодой.

— Ты и сейчас еще молодой.

— Я купил его в Австралии и вернулся домой. Я не жалею, что побывал там. Я мог купить много кофейников, может быть тысячу, мог привезти их домой, продать и разбогатеть. Но в молодости мы никогда не загадываем так далеко вперед.

— Если бы ты завел собаку, то не был бы так одинок?

— У меня нет ни собаки, ни других животных. С ними слишком много возни. Они только мешают. Нет, с меня хватит моих воспоминаний о том, что я видел и узнал.

— А тебя не тянет обратно? — спросила она.

— Тянет, и довольно часто. Когда поездишь с мое по белу свету, потом трудно усидеть дома! — И вдруг он спросил: — А тебе хочется уехать?

— Нет, — ответила она и, взяв кофейник, налила ему кофе. — Мне не хочется уезжать. Но мне часто хотелось иметь собаку, которая бы сидела на столе и слушала меня, когда я говорю.

Как-то раз на вечернем рауте один норвежский писатель, пристально глядя на католического патера, печально проговорил:

— А знаете, я часто подумывал о том, не перейти ли мне в католичество.

— Да, — холодно ответил священник, — многие это говорят после третьего стакана виски.

Эти слова патера, трезво смотрящего на жизнь, я не раз вспоминал в ту зиму, когда, набираясь сил после болезни, жил несколько недель в гостинице одного провинциального городка. По вечерам я иногда сиживал у телевизора в обществе других постояльцев — коммивояжеров, но прилива религиозных чувств не замечал ни у кого даже после четвертого стакана виски.

Однажды вечером у телевизора собралось четырнадцать человек. Шла передача из Швеции: показывали фильм об американцах, которые дубасили друг друга кулаками по лицу. Это были американские солдаты, и события разыгрывались в джунглях. Лейтенант из Чикаго остался с глазу на глаз с японской медицинской сестрой. Вокруг них свистели пули. Когда он ее поцеловал, грянул незримый стоглавый оркестр: выходит, они взяли с собой в джунгли музыкантов…

Сам я не пил виски — мне запретил врач, — а потягивал через трубочку кока-колу. Кругом в полутьме мерцали огоньки сигар. Раздавался негромкий стук всякий раз, когда кто-нибудь, отпив глоток, ставил стакан на столик. Надо ли удивляться, что мои мысли обратились к пресвятой церкви и к Америке? Само собой, виновато было виски, точнее, кока-кола.

Расскажу историю про Пия XII, знаменитого римского папу.

Один бойкий американский коммерсант добился приема у папы. Опустившись на колени, чтобы поцеловать папскую туфлю, он что-то пробормотал, и папа ответил ему:

— Нет.

Стоявший поблизости кардинал услышал, как коленопреклоненный паломник сказал:

— Пятьсот тысяч долларов!

Папа Пий XII апостольским жестом развел в сторону свои красивые, будто неземные руки и с улыбкой повторил:

— Нет, друг мой, нет, это невозможно.

— Миллион долларов! — воскликнул американец.

— Увы, невозможно, — снова сказал папа.

— Два миллиона!

Когда паломник ушел, кардинал спросил:

— Ваше святейшество, почему он предлагал вам столько денег?

— О, — улыбнулся Пий XII, — он прочитал в газетах, что в пасхальный праздник я выступлю перед паствой на площади Святого Петра.

— И что же?

— Понимаете, наш друг просил, чтобы всякий раз, когда надо сказать «аминь», я говорил «кока-кола». А это, сами понимаете, невозможно.

Эту историю я рассказал всем четырнадцати коммивояжерам сразу же после гибели той японки — медицинской сестры. В последний миг перед смертью она успела сказать все, что требуется, про демократию, а когда вступил стоглавый оркестр, лейтенант из Чикаго объявил, что все люди равны.

Я рассказал эту историю потому, что мои собеседники ругали наше государство, где запрещено передавать по телевидению рекламу. Будь мы сейчас в Соединенных Штатах, сказал я, этот фильм неоднократно прерывался бы ценными сообщениями — к примеру, о ливерной колбасе или же о достоинствах кока-колы.

Вытянув ноги, я наслаждался негодованием собеседников. А все потому, что мне запретили пить виски! Да, увы, и курить тоже!

— Это слишком серьезный вопрос, чтобы отделываться от него шуткой, — сказал агент по продаже кожаных изделий. — Не станете же вы в самом деле утверждать, будто в Америке можно уговорить священника сказать по телевидению: «Кока-колу нашу насущную даждь нам днесь!»

Все присутствующие рассмеялись над плоской шуткой.

Я смолчал. Характер американцев для меня непостижим; подчас мне кажется: любое предложение, могущее принести доллары, имело бы у них успех.

Один из коммивояжеров переключил телевизор с шведского канала на норвежский, и сразу же на экране появилась кукольной красоты девушка, которая в этот вечер вела программу. Она улыбалась заученной телеулыбкой и изъяснялась на лансмоле. Она лопотала что-то про «слово, легкое, как снежинка, и слово крепкое, как наст», а затем на экране возникла унылая физиономия простоватого малого, который прочитал белые стихи про вечность и всякое такое. Кажется, там было еще что-то про «извечную тайну жизни». Тут все четырнадцать коммивояжеров побагровели от ярости и кричали:

— Тьфу, пропасть! Разве это лучше рекламы на сигареты или постное масло?

Конечно, трудно ответить утвердительно на столь демагогический вопрос. Четверо из четырнадцати коммивояжеров кинулись к телевизору — выключить передачу, а потом начали спорить о судьбах рекламы в телевизионных программах скандинавских стран.

— Разве этот бард тягомотины не рекламировал поэзию тягомотины?

— Само собой!

— Почему же тогда пивовару не выпить на экране кружку пива собственного производства?

Сам я по-прежнему молчал и думал об Америке. Не так давно я был в Вашингтоне, и чего я там только не насмотрелся. Жил я в отеле «Харрингтон», почти все время лежал на широкой двуспальной кровати, и перед глазами у меня был телевизор.

Сначала шла передача «Королева на один день». Несколько дородных дам предстали перед испытующим оком еще более дородного господина. Каждая из них поведала ему о серьезной беде, постигшей ее в текущем году, В сущности, это был конкурс на самую большую беду. Одна овдовела, другая попала в больницу, третья — по профессии пианистка — лишилась обеих рук и т. д. и т. п. Победительница конкурса была провозглашена «Королевой дня». Ей водрузили на голову сверкающую корону, накинули на плечи горностаевую мантию, вручили скипетр, и под звуки фанфар за ее спиной раздвинулся занавес… Сцену заставили множеством предметов — подарков от разных фирм, пожелавших вознаградить «королеву» за то, что она страдала больше всех. Там были: полный современный кухонный гарнитур — от фирмы У. У. Смит; автомобиль «форд» последней модели; несколько сот банок варенья от фирмы У. У. Джонсон; полное туристское снаряжение от фирмы У. У. Смит; две моторные лодки — маленькая и большая.