Белькампо - Современная нидерландская новелла

По мере увеличения их количества участки неба, остававшиеся ясными после ангелов, мутнели и одновременно озарялись металлическим блеском.

Вот они совсем снизились, пролетели возле моего окна, я отступил назад, в темноту комнаты. Ангелы приземлялись прямо на улицах и входили в дома через двери, черти опускались на деревья и на крыши и проникали в дома в тех местах, где очутились: сбрасывали вниз водостоки, разбирали крышу и исчезали в образовавшейся дыре.

У меня сжалось сердце. Они пришли за нами, людьми, и ангелы и черти, я уже слышу земные стоны и неземной хохот. Каждую минуту я могу ожидать разрушения крыши над своей головой, все мое тело превратилось в бледный, дрожащий сгусток плоти, я корчусь, я съеживаюсь от страха.

И в этот миг… меня осенила гениальная мысль, единственная за всю мою жизнь гениальная мысль. Непросто решиться назвать собственную мысль гениальной, однако же я решаюсь на это. Ведь гениальной можно, наверное, назвать мысль, которая непохожа на все прежние мысли и с которой связаны весьма важные, не поддающиеся предварительному учету последствия. Именно такой была осенившая меня мысль.

Разве не может в обыкновенной земной коре при исключительно сильном сжатии возникнуть алмаз, а в обыкновенном смертном при исключительно сильном сжатии — гениальная мысль? В возможности этого я убедился на собственном опыте.

В чем же заключалась гениальная мысль?

Я вдруг вспомнил, что где-то на чердаке должен стоять ящик со старыми маскарадными костюмами моих студенческих лет, в том числе с костюмом черта.

И все?

Да, все, такая удивительная простота и такая бесконечность последствий.

Я вскочил и пулей вылетел из спальни, кинулся к ящикам и чемоданам, передвигая, переворачивая и опрокидывая их, пока не нашел тот самый ящик, а затем начал копаться в нем, пока не обнаружил нужный костюм. Да, он был цел.

Я схватил его, побежал в самый темный угол чердака и, скинув людскую одежду, облачился в него, а на голову натянул капюшон с двумя рогами.

Я успел как раз вовремя, слуховое окно отворилось. Хотя я не смел поднять глаз, я не стал прятаться, а сделал вид, что занят поисками людей, укрывшихся на чердаке. Черт — а это был он — проник внутрь и стал спускаться вниз по лестнице, не обращая на меня ни малейшего внимания. Оглянувшись, я еще увидел в проеме лестницы его макушку с торчащими волосами или рогами.

Он должен был меня заметить — я как раз что-то пробормотал, — но, видимо, подумал: здесь уж есть один, а мне лучше спуститься на следующий этаж.

Мне этого было достаточно. Теперь я понял: черти не обладали абсолютным знанием, присущим их повелителю, они всего лишь исполнители, обыкновенные духи, и их можно одурачить.

Самым лучшим было бы отсидеться в потемках, пока все не кончится, по крайней мере если мой дом не пострадает от трещин или сотрясений земной коры, от тяжелых ударов кувалды или от огня. Скопившуюся здесь за долгие годы рухлядь я быстро собрал в кучу, соорудив что-то вроде горного пейзажа, где мог заниматься поисками сколько угодно. В корзине со старыми игрушками я нашел несколько жженых пробок и, покрасив лицо в черный цвет, воспринял это как указание свыше; ко мне вернулось относительное спокойствие, теперь я мог надеяться последним остаться в живых. Внутренняя дрожь утихла.

В ожидании дальнейших событий я присел на ящик, готовый при малейшей опасности снова скрыться за кучей рухляди. По предсказаниям пророков, это должно продолжаться не более одного дня.

Когда во время ярмарок ты приближался, бывало, к месту празднества, к гудящему столбу возгласов, гула, трезвона, лязга и звуков шарманки, тобой овладевал могучий, вдохновляющий ритм, тебя охватывало глубочайшее волнение, и желание самому ринуться в возбужденную толпу становилось неудержимым.

Так было и теперь. Чем громче и пронзительнее делались звуки, чем отчетливее я чувствовал, как этот гам все плотнее обступает мой дом, тем труднее мне было усидеть на ящике в уголке, в стороне от великого события.

Может быть, рискнуть и вернуться на свой наблюдательный пункт в спальне?

Правда, внешность моя изменилась не до конца: на ногах у меня осталась человечья обувь, — но кто в этом адском котле сумеет обнаружить подобную деталь. И я вновь подошел к окну.

Воздух со всех сторон, весь купол небес, казался наполненным ровным, но сильным пламенем, которое высвечивало каждую вещь целиком, проникало в самые укромные уголки и закоулки, — повсюду на земле пропала тень, будто солнце растаяло. И в углах моей комнаты, и на всем чердаке, раньше таком темном, был неземной свет, я различал переплетение балок, которых за прошедшие годы не видел ни разу.

На Большой улице, и в соседних переулках, и на площади Схилд суетливо метались людские фигуры, а среди них тут и там возникал ангел, как сверкающий остров святости, остров спасения. Многие грешники кидались к нему в своем крайнем отчаянии, хватались за его одежды и крылья, но, когда давка становилась чересчур большой, ангел терял терпение и отстранял их от себя быстрыми взмахами крыльев, а если это не удавалось, поднимался в воздух и опускался снова чуть подальше.

В невероятной сутолоке бегства и погони, ловли и сопротивления я внезапно обнаружил мясника Меккелхорста. Он передвигался на четвереньках, точно боров, был гол, как свиная туша, а в его жирной спине торчали шесть ножей, вонзенных почти до рукоятки, по три с каждой стороны. Его преследовал отряд чертей, пытавшихся набросить на рукоятки ножей кольца, превратив мясника в передвижной аттракцион. Кровь из него, как ни странно, не текла.

Из тел других бегущих тоже торчали копья или пилы, у некоторых почти полностью была содрана кожа (многих я узнал, но не буду называть их фамилий), однако крови я не видел нигде.

Не видел я также мертвых и потерявших сознание, хотя кое-кто от страха выбрасывался из окон, а иные во всеобщей давке попадали под ноги бегущих, — всюду сохранялась жизнь и толчея.

Перочинным ножом, который мне совсем недавно наточил Хендрикс, я сделал надрез на ладони. Боль была обычной, но кровь не появилась, словно я резал кусок резины. Несмотря на переодевание, я, следовательно, не избежал общей участи. Мы стали бессмертными, нам дарована вечная жизнь.

Впрочем, для многих это была уже не жизнь, а нескончаемые муки. Что там ползет на сточной канаве? Громадная черная змея, но вместо проглоченного чужого тела внутри нее чужое тело окружало змею снаружи. Эге, да это же Хендрик Ян Вегеринк из Ректума, по прозвищу Гвоздь, первый скряга во всей округе. Змея вползла в него сзади и до половины вылезла наружу через рот, теперь Хендрик Ян Вегеринк должен вместе с ней ползти по мостовой, а при приближении ангела вместе с ней скручиваться в кольцо и тереться об ее шероховатую кожу, ибо змея при виде ангела начинала извиваться, как червь, на которого наступили.