Петер Биксель - Современная швейцарская новелла

Подруга чувствует себя лучше, вот она отломила половинку персика, а вторую половинку протягивает Маг. Словно отдает ей свою щеку. Но Маг больше не хочется есть. Впрочем, когда она ест, подруга всегда отходит подальше: не может слышать, как шумно жует Маг.

А теперь половинка апельсина. Да, они все делят пополам, они ведь подруги.

Сама поездка сюда — какое это было утешение! Когда Маг сошла с поезда и очутилась под застекленными арками вокзала, сердце у нее забилось, тело проняла дрожь, словно она возвратилась на родину. Давно, еще девочкой, она приезжала сюда с родителями, она уже была счастлива здесь. Наверно, она никогда не выйдет замуж. Порой у нее возникает желание иметь ребенка. Но будет ли она стремиться к этому, если ни один мужчина ее не любит?

У здешних скал к серому цвету — в основном-то они красные и желтые — постоянно примешивается оттенок сирени. Маг замечает все. Ах да, единственное, что взволновало ее в том Городке, она обнаружила внутри храма-крепости: мягкий лиловатый цвет камня в сводах крипты. Она разглядывала приношения по обету, искала там одно имя. Да, она искала имя, ведь ради этого имени, ради человека, написавшего о Городке, она поехала туда. Но все теперь стало не так, как прежде, осталась лишь темная лиловость камня.

Вот она снова принялась смотреть на танцующее морское дно, смотреть, как колышутся водоросли — розовые, пепельно-серые, темно-красные; даже галька на дне колышется, даже галька на дне поет. Ей захотелось снова увидеть маленькое страшилище в выемке скалы, но его больше не видно. Может быть, рыбка забилась в щель?

Она сразу же возненавидела людей в том Городке. Особенно их шляпы! Зачем они носят эти ужасные, псевдопастушеские шляпы? Знакомая пара тоже купила себе такие крылатые ковбойские штуковины; одну черную, одну цвета хаки. Смех, а не шляпы.

И уж сплошным огорчением были новомодные трикотажные майки. Одна из них выглядела так, словно ее владелец вывалялся в мазутной луже на берегу. Но зато ей нравились длинные платья, цыганские юбки, хлопающие, как брезент на ветру, вокруг голых ног. Подруга была того же мнения. И обе они купили себе по такой юбке.

Они помирились и теперь болтали без умолку. Подруга рассказала о любовной истории, случившейся с ней на побережье Северного моря. Ей тогда было всего шестнадцать лет, а ему, ее другу, — по меньшей мере сорок…

— Это у меня лучшее воспоминание о любви, потому что все продолжалось только одно лето. Долго такое тянуться не могло. А если бы затянулось, не было бы так хорошо. Что поделаешь… Может, когда-нибудь я захочу увидеть его снова.

— Не стоит! — сказала Маг. — Ты наверняка разочаруешься. Он, должно быть, потолстел, поседел…

— Такую перемену я бы еще стерпела. Боюсь другого: не стал бы он вульгарным.

— Но… если он не был таким от природы?

— Жизнь всех меняет, она может сделать человека вульгарным, может превратить в тупицу. Ты погляди на стариков…

Подруга снова пошла гулять по тропинке в скалах, а Маг опять влезла в воду. Она нашла белый камешек в форме сердца и вспомнила об обломке гробницы, который столь почитали в Городке. Считалось, что он от гробницы святых Марий [2] По местному преданию, две святые Марии первые стали проповедовать христианство в Провансе. Они приплыли на корабле и высадились на берег возле теперешнего города Сент-Мари-де-ла-Мер. . Обломок был вмурован в стену храма, видом он напоминал кусок бледной плоти, прорезанный двумя длинными глубокими бороздами, и были на нем гладкие округлости, такие странные, что Маг стала всматриваться в них. Потом она прочла на маленькой табличке вверху, что эти борозды — следы от прикосновений множества паломников. И она искала имя человека, написавшего книгу об этом Городке, человека, которого могла бы любить всю жизнь. Но она не узнавала край, рожденный в ее воображении этой книгой. Чудище покинуло окрестности Городка, переселялось из одного озера в другое и наконец бросилось в клокочущую грязь Большой Бездны, а стада устремились за ним. Чудище исчезло. А имя этого человека нельзя было отыскать в храме-крепости. Впрочем, он ведь умер.

…А здесь даже запах в скалах, не всегда особенно приятный (известно почему), даже этот тяжеловатый запах нисколько не мешает: ведь это запах морского побережья. И почему непременно должно пахнуть розой? Ах! В первый вечер, когда Маг приехала сюда, какое безумное счастье ощутила она! Когда она вышла из здания вокзала, снова увидела город и небо, сердце забилось так, что у нее чуть не затрясся подбородок. И потом, в автобусе, какой-то матрос любезничал с целым пансионом молоденьких девушек, а взгляд у него был такой лукавый, такой невинный! Да, и то и другое сразу, и все, что он говорил (она не всегда понимала, мешал здешний выговор), наверно, было забавно и очаровательно. Да, он был простодушен, но далеко не глуп; она могла бы его полюбить, и его тоже! Он поцеловал одну девушку, потом других, и называл их всех кузинами.

Там, в Городке, была эта высокая дама с морщинистым лицом, с ясными, блестящими глазами. О, как, наверно, прекрасна была она когда-то! Ее словно окружал волшебный ореол трагических любовных историй. Никогда самой Маг не доведется пережить подобное!.. Помнится, дама заговорила с цыганом, заговорила на непонятном языке. Он дерзко ответил ей по-французски:

— Эй, Маркиза, ты оставила на столе бумажник… С этими швейцарками…

Маг поглядела на ветхий бумажник, вышитый крестом, а когда старая дама сказала, что вернет им задаток, возразила:

— Но не весь же! Оставьте себе половину: за беспокойство, за переписку…

— За уборку.

И Маркиза горделивым движением вытащила чековую книжку.

Теперь Маг притулилась под нависающей рыже-бурой скалой, где тени хватает только на ширину ее тела. Подруга устроилась подальше, на островке, лицом к лицу с солнцем, ее распущенные волосы в воде… Как она может лежать на таком солнцепеке? Впрочем, она ведь брюнетка, кожа у нее матовая, в то время как Маг белокурая, или, вернее, белобрысая, и слишком толстая. Глаза ее замутились слезой; и в этой слезе сосны колышутся, словно пушистые шелковинки, это совсем как колыхание водорослей в море.

— Ну и воздух здесь — просто чудо! Четыре часа дня, разгар лета, а мы не мучаемся от жары, — говорит подруга.

— Нисколько, — соглашается Маг.

Она мучается только от собственной некрасивости.

К едва слышному ритмичному постукиванию канистры примешивается какое-то чуть слышное звяканье.

— Это наша бутылка из-под лимонада! Ее перекатывает послеполуденный прилив.

И минуту спустя вопрос:

— Сколько лет ему было?

— Я тебе уже сказала: сорок, и он у меня был первый. Сейчас ему без малого пятьдесят.