Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

Отец и сестра пошли спать, мы с матерью остались в чайной комнате одни. Некоторое время мы сидели молча, слушая, как булькает вода в котелке.

— Ну, сынок, тебя можно поздравить! — нежно сказала мать.

Я не возражал.

— Ты писал кое-что об этом, и я очень беспокоилась. Все-таки женщина из ресторана. Она мне даже снилась. Беспокоилась, пока не увидела. Много пережила, потому и не похожа на других. Ты уж береги ее.

Я кивнул.

— А как Коё-сан? — спросил я у матери.

— Она рада за тебя.

У меня отлегло от сердца.

Одно меня смущало в моей женитьбе — как к этому отнесется сестра. Она была болезненной, у нее было плохо с глазами, и потому она всегда носила синие очки. В этом году ей исполнилось тридцать пять. Она уже не думала о замужестве. Из шестерых нас осталось двое. Кто теперь, кроме меня, защитит ее от горестей жизни? И я не имел права загасить тот маленький огонек, который теплился еще в ее трепетной душе. Моя женитьба могла потрясти Коё. Зная о нашей склонности к одиночеству, я боялся, что сестра еще больше уйдет в себя.

Этой ночью мы с сестрой спали на втором этаже. Мать и Сино расположились на первом. Когда я проходил мимо кухни, мне показалось, что сестра как-то уж очень шумно умывается. Я знал о ее привычке умываться перед сном, но тут мне показалось, что она плакала и пыталась скрыть свои слезы. Сестра настолько чувствительный человек, что она принимала близко к сердцу и радость, и горе. Понравилась ей Сино или нет?

Если бы на моем месте был кто-нибудь из умерших братьев, он бы тихонько поднялся на второй этаж, подумал я, — и, нарочно шумно ступая, подошел к ней сзади и окликнул: «Эй!» Она обернулась, ее мокрое лицо было красным. Словно бы полушутя я спросил у нее:

— Ну, как моя невеста?

Моргая ресницами, на которых повисли капельки воды, сестра улыбнулась:

— По-моему, хорошая.

— Вот у тебя и сестренка. Будь с ней ласкова.

Она ничего не ответила и, засмеявшись, как кошка лапой, похлопала меня по груди. Такое могут позволить себе только близкие люди.

— Ну, спасибо!

Я подумал, что с женитьбой мне повезло.

На следующий день снегопад прекратился. Вечером вышла луна «тринадцатой ночи» [36] «Тринадцатая ночь» — ночь на четырнадцатое число девятого месяца по лунному календарю, славится красивым полнолунием. .

Я надел старинное праздничное платье. Мать и отец были в кимоно с фамильными гербами. Отец лет десять не надевал праздничного платья, поэтому воротник хаори помялся, и он попросил отгладить его. У Сино не было свадебного наряда, и она надела свое единственное выходное кимоно. Сестра повязала его праздничным оби, расшитым по белому золотыми нитками.

Сквозь стеклянную дверь гостиной виднелось заснеженное поле. Мы с Сино сидели в центре, по бокам — отец и мать, рядом с матерью — сестра. На маленьких столиках красовались крупные запеченные окуни. Ни посредников, ни гостей — это была совсем скромная свадьба. Наверное, во всем мире не было более скромной свадьбы, но не было, наверное, и более теплой, более сердечной.

Мы троекратно обменялись чашечками сакэ [37] Троекратный обмен чашечками сакэ — ритуал, принятый во время японских брачных церемоний. . В нашем доме водилась красивая посуда — остатки прежних прекрасных времен, предназначенная для гостей, но свадеб в нашем доме не бывало, и поэтому для церемонии троекратного обмена мы воспользовались обыкновенными чашками. Сестра разливала сакэ. Она плохо видела, и, переливая каждый раз через край, она смущенно охала, а мы прыскали со смеху.

Когда кончилась традиционная церемония, отец, раскрасневшись от выпитого сакэ, вдруг, всем на удивление, предложил:

— А не спеть ли нам «Такасаго»? [38] «Такасаго» — песня из одноименной пьесы театра Но, которую принято исполнять во время свадьбы. Она начинается словами: «На четырех морях тишина…» Такасаго — название местности на острове Хонсю (префектура Хёго) на побережье Внутреннего моря; там росла сосна, которая, согласно древней легенде, составляла супружескую пару с сосной, росшей в местности Сумиёси, возле Осакского залива, на берегу Тихого океана. Эти сосны — символ супружеской любви.

Мы никогда не слышали, чтобы отец пел, и подумали, что он шутит. Но он не шутил. Приняв торжественную позу, отец громко откашлялся. Его сжатая в кулак правая рука, лежавшая на колене, дрожала так сильно, что край столика вибрировал ей в такт. Это у него началось после одного из приступов: стоит ему понервничать, как пальцы начинают дрожать.

— Таа-каа-саа-гоо, — тряся головой, пел отец. И не то чтобы пел. Язык его заплетался, голос застревал где-то в горле, и лишь свистящее дыхание прорывалось сквозь редкие зубы.

— Отец, отец, довольно, перестань! — умоляла его мать со слезами на глазах.

Но отец не унимался. Сестра попыталась придержать его дрожащую руку, а он все продолжал петь, и край столика сотрясался все больше.

Я молча наблюдал за ними. Отец и мать, которые тихо пережили измену своих детей, — каждый из них по-своему обманул их надежды, — были до смерти рады этой встрече. Все наконец собрались, и по такому радостному случаю. Может быть, впервые они были по-настоящему счастливы. Мне было больно смотреть на них. Сино же, ничего не подозревая, смеялась до слез.

На сей раз второй этаж был отведен для нас с Сино. Я быстро убрал один из футонов, оставил только подушку.

— В нашем снежном краю есть обычай — спать нагишом. Так гораздо теплее, чем в ночном кимоно.

Сбросив кимоно и нижнее белье, я, как есть, быстро забрался под футон.

Сино аккуратно сложила свое кимоно, щелкнула выключателем, присела на корточки возле моей подушки и робко спросила:

— А мне тоже нужно так?

— Конечно! Ведь ты теперь жительница снежной страны.

Сино прошуршала в темноте одеждой:

— Извините!

Что-то светлое прильнуло к моему боку.

Я впервые обнимал Сино. Она была полнее, чем я ожидал. До сих пор я видел ее в кимоно, и она казалась худенькой. Когда я прикоснулся к ее груди, она не уместилась в моей ладони. Тело было упругим, но податливым. Кожа настолько нежная, что, припав к ней, я почувствовал, как течет кровь в ее жилах. Она пылала, и меня заволакивал ее огонь. Вскоре мы оба горели…

Этой ночью Сино была легко управляемой куклой, а я — неопытный кукловод, потеряв голову, наслаждался ею.

Мы лежали, прижавшись друг к другу, и не могли уснуть.

— Ну как, тепло? — спросил я тихо.

— Очень. Давай и в Токио будем так спать, — попросила Сино, не отрываясь от меня.

Мы стали вспоминать сегодняшний день — нашу свадьбу. Ей понравилась моя семья.

— Ты знаешь, мне стыдно признаться, я ничего не умею делать. Но я научусь. Только теперь я поняла, как глупо провела свои двадцать лет. Я никогда не думала о себе. Все думала о других, и когда мне этого хотелось, и когда не хотелось. Все терпела, терпела…