Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

Я понимал, что мои поступки выглядят по-деревенски, что ли, (потому что это свойство — лететь на огонь, как бабочка, — характерно для жителей деревни), но другого способа выразить сочувствие семье погибшего я не знал. Прийти с соболезнованием в семью обвиняемого — значит вместе сопереживать, а на это посмотрят косо. А если народ там буйный, то еще и поколотят.

Ну что ж. Я охотно приму наказание, пусть и самое тяжелое. Вот такие жестокие — другого слова не найдешь — мысли буквально преследовали меня.

Утром я позвонил в рекламное агентство и попросил найти местную газету за двадцать седьмое июня. Через пятнадцать минут мне позвонили и сообщили, что газету нашли. По моей просьбе отыскали заметку о трагическом происшествии.

— Большая заметка, — сказал мне мужской голос.

И я подумал: а когда погиб М. — о нем тоже много печатали? В доме М. в этот день газету, кажется, убрали куда-то… Я попросил прочитать мне заметку по телефону. В ней, в частности, было сказано, что током был убит находившийся на металлической башне человек по имени Сакияма.

— Это ваш знакомый? — деловито поинтересовались по телефону. В голосе мужчины звучала еще и шутливая интонация. — Тут уж постарались, расписали, аж на целых три столбца.

— Почему? Может быть, потому, что фирма крупная?

— Нет, не в том дело. На эту стальную башню прикрепляли зеленый флаг с белым крестом — готовились к неделе безопасности; да вот обернулось как раз наоборот.

Мышка укусила кошку… «Что-то здесь не то», — подумал я и, подчеркивая каждое слово, сказал:

— Все произошло наверняка из-за небрежности.

— Да, конечно, он был слишком неосторожен…

Днем я пошел за газетой в агентство, еще раз внимательно прочитал заметку. По совершенно случайному стечению обстоятельств шофер Сакияма, виновный в гибели М., трагически погиб. Когда Сакияма поднялся на башню, чтобы прикрепить к ней флаг с символом безопасности, башня накренилась и задела висевшие совсем рядом провода высоковольтной линии.

С утра я был так возбужден, что покрылся испариной, теперь она прошла, и мне стало зябко. За окном агентства сверкала умытая дождем улица. Собственная нервозность злила меня. А когда я подумал, что это смерть М. сделала меня таким раздражительным, я совсем вышел из себя.

Когда после похорон я вернулся в Токио, где жил вместе с братом, учеником средней школы, я побил его, собственно, из-за пустяка. Брат был близорук, а носить очки отказывался. «Без очков ты попадешь под машину!» — рассердился я и, не желая того, поднял на него руку. «Надень сейчас же!» Как мне показалось, мой приказ на брата (он на десять лет моложе) не подействовал, я ударил его.

Но что было истинной причиной? Отчего я сорвался? Не оттого ли, что у меня перед глазами постоянно была вызывающая жалость спина шофера Сакиямы и она меня мучила более, чем смерть М.?

Я поехал в N. дневным поездом. В вагоне было душно. Пассажиры сидели, изнуренные жарой.

У выхода я столкнулся с Ёсидой, который ехал в другом вагоне. В последнее время не раз я приезжал в дом М., но в обеденный час — впервые.

Пришли в дом М., сели передохнуть. Дом опустел, его собирались отремонтировать и сдать в аренду либо продать. Родные М. хотят, видимо, избавиться от него еще и потому, что слишком много неприятного с ним связано.

Мы вышли на веранду, и я стал есть купленные в Йокогаме сюмай [46] Сюмай ( кит. шаомай) — китайские пирожки, изготовленные на пару. . Ёсида к ним почти не притронулся.

Из дворика, где разросся бамбук, доносился шум веток и дождя.

— Ну, как будем вести разговор дальше?

— У Мориты есть земельные участки; банки, с которыми он имеет дела, — мы это проверили, — солидные. Начнем драться.

— Да, главное — начало.

Ровно в три, как и было условлено, пришли Морита из фирмы «Морита сэйсакудзё» и с ним еще один мужчина, которого Морита представил как своего зятя. Оба оказались несговорчивыми.

Как и в день похорон, Морита был в коричневой рубашке и обычных брюках, — создавалось впечатление, что это его повседневная рабочая одежда. Во время службы у гроба покойного именно она вызвала всеобщее возмущение. Когда его назвали убийцей и сказали, что на нем одежда, которая еще пахнет кровью, Морита сначала опешил, а потом пришел в ярость. Чистая, без единой морщинки, одежда, пустой карман на груди свидетельствовали о том, что у него это была выходная одежда.

В газетах писали, что Морите шестьдесят два года, но выглядел он старше. Заговорив об обстоятельствах гибели Сакиямы, он совершенно запутался и сам признался в этом.

— Сакияма готов был всю жизнь работать и платить семье пострадавшего. И потом, на могилу ходил… Нашел ее и тайком приходил. Так ведь умер уже он… Жена осталась, дети… Я был у них сватом. Такие вот дела…

От матери М. я тоже слышал, что шофер бывал в храме, где захоронен М.

Я слушал этот поток слов, и во мне вскипало раздражение. Мне показалось, что Морита уводит разговор в сторону.

Ёсида заговорил о старой матери М., просил подумать об остальных членах семьи.

Зять Мориты, производивший впечатление человека мягкого, приветливого, но упорного, сказал:

— Мы хотели сначала выслушать ваше мнение, а потом обсудить вопрос в фирме. Затем и пришли сюда.

На этом беседа закончилась.

Мы вели дело с помощью адвоката, и они, видимо, тоже наняли своего. Так что, собственно, эта встреча была ни к чему. Что бы мы ни пытались обсудить — каждый раз между нами возникала новая стена. Разговор шел туго, как мы и предполагали.

Мне лично нечего было сказать. Но уверенное спокойствие одного из противников заставило меня подумать о том, что, раз уж дело начато, надо его скорее завершить.

По небу быстро плывут тучи. Льет дождь. Все окутано дымкой. В это время дня шума волн не слышно.

Гости попрощались и ушли.

Я надеваю гэта и выхожу на улицу. Надо подумать немного, и хочется просто прогуляться.

За домом М. смотреть некому, он почти весь заколочен. Только Аки иногда приходит сюда.

Я опять думаю о Сакияме. Если бы он был жив и нас увидели вместе — чем бы это, интересно, кончилось? С новой силой вспыхнула ярость: почему Сакияма не остался жить? И почему, почему я так сильно сочувствую человеку, который, словно камень, отшвырнул своей машиной себе подобного?

В воротах появился Аки; он ходил домой за судаком и исааки, которого поймал позавчера, выпотрошил и разрезал на куски.

— Какая вам больше нравится? — спросил он меня и Ёсиду. Зная, что я люблю рыбу, Аки хотел сделать мне подарок. Ёсида тоже любил рыбу; когда мы, бывало, обедали вместе, он много рассказывал о ней. Я предложил Ёсиде выбрать первому.

— Большая рыбина. — Он приподнял исааки, как бы взвешивая его.