Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

Месяц спустя там поставили надгробие из некрашеного дерева. Оно предназначалось Ёко, умершей в четырнадцать лет. Потом его окружило множество других. Это были памятники школьницам, которые, по слухам, находились на горе во время взрыва. Десятки надгробий теснились в маленькой впадине. И каждое, кренясь на сильном ветру, стонало на свой лад.

Среди них было и надгробие Вакако.

Вакако вернулась в родную деревню утром, через четыре дня после того, как на город N. сбросили атомную бомбу.

— Ва-ка-ко, ты? — по слогам произнесла мать, не выпуская из рук мандариновую ветвь. Пошатываясь, с бесстрастным лицом, Вакако появилась среди сверкающей зелени мандариновых деревьев, которыми была сплошь усажена гора, поднимавшаяся прямо от бухты. Из мандариновых зарослей выглянуло несколько лиц. Жители деревни. Равнодушно скользнув взглядом по загорелым скуластым лицам мужчин, Вакако отыскала глазами мать в ближайших зарослях, откуда раздался ее голос.

— О-Цунэ-сан, да скорее же, скорее! Это и впрямь Вака-сан, — подталкивала в спину Цунэ самая глубокая в деревне старушка.

Деревня, где жила Вакако, была в пяти ри от города N. Маленькая деревня за высокими горами, у небольшой бухты залива О.

Было в ней около семидесяти дворов и четыреста пятьдесят жителей, ни клочка ровной земли и горы, сплошь поросшие мандариновыми деревьями. Отец Вакако был старостой в этой деревне. Слухи о том, что город N. разрушен, жители погибли, и уцелел лишь котенок, донеслись сюда вечером того дня, когда сбросили атомную бомбу.

В тот вечер Цунэ сказала мужу, который, туго закрутив черные гетры, собрался в город на поиски Вакако:

— Хоть кости собери. Худенькой она была, как увидишь тонкие косточки, значит, ее.

Она протянула мужу фиолетовый шелкового крепа платок. Вести приходили только неутешительные: людный город N., в котором справляли один из самых больших в Японии храмовых праздников, невиданной доселе бомбой превращен в мертвый город.

Никто и не ожидал, что Вакако уцелеет. В тот день Цунэ была в саду — давала мужчинам наставления, как ухаживать за мандаринами, и она своими глазами видела гигантский огненный столп, напоминавший смерч. В пламени этого столпа, взметнувшегося высоко в небо, такая тоненькая, как Вакако, девочка, наверно, сгорела быстрее мотылька.

Цунэ свыклась с мыслью, что дочери уже нет в живых.

И вот Вакако без единой царапины стоит перед ней. Цунэ, глядя на девочку, все еще не могла поверить, что перед ней и впрямь Вакако.

По мандариновым садам разносится весть о благополучном возвращении Вакако.

— Неужели Вака-сан вернулась? — кричат мужчины.

— Ну да! — отвечает Цунэ, расплываясь в улыбке.

— Ранена? А Ёттян с ней?

— Нет, не ранена. Ёттян… с ней нет, — под стать мужчинам громко и радостно говорит Цунэ, поглядывая на Вакако.

Вакако устала. Ей в тягость и этот разноголосый шум, и прозрачно-восковое сияние солнечных лучей, и молодая крепкая плоть мандариновых плодов, и вообще все деревенское — пышущее здоровьем бытие.

— Давай быстро приготовим угощение и пригласим всех в гости.

Цунэ сжимает руку Вакако пальцами, красными от раздавленных гусениц, которые пожирают листья деревьев. Рука у Вакако холодная.

Цунэ, как она это всегда делала, когда Вакако была совсем маленькая, касается губами лба девочки. Лоб так и пылает.

— Ну как ты? Ты не ранена? — Цунэ, нахмурившись, ощупывает Вакако.

— О-Цунэ-сан, — тихо окликает ее старушка. — Эта бомба такая — от нее все умирают без единой ранки. Пока не поздно, покажи дочку врачу.

— Да, пожалуй. Вакако, давай сходим к старому доктору Танаке. Он ведь любые хвори вылечивает.

— Нет-нет. — Вакако, как маленькая, качает головой. Скорее в родной дом, под тяжелую соломенную крышу. В дом, который так приятно овевает свежий морской ветер. После трех дней и трех ночей, проведенных на горячей, выжженной равнине, Вакако отчаянно стремится в прохладу толстых деревянных стен дома.

Вакако двинулась вниз по тропинке, в другую сторону от больницы.

— Хочешь поскорее домой? Тогда давай сразу домой, Вакако. Придем, обмоем тебя с головы до ног водой из садового колодца. Чистая вода из-под земли смоет отраву ужасной бомбы. Когда ты, Вакако, появилась на свет, тебя обмывали из этого колодца.

Вакако родилась ранним августовским утром, и когда на веранде ее впервые облили водой, она от изумления крепко зажмурилась и разразилась громким здоровым криком.

Цунэ шла за Вакако и вспоминала об этом. «Ни за что не дам ей умереть!» Вслед за ними весело и шумно шагали бросившие работу крестьяне. Впереди шла старушка Сигэ, ее внук, путаясь в большом рабочем фартуке, пристает к Вакако.

— Вака-тян, ты тоже там была? Страшно было? — спрашивает он, глазенки его так и сверкают.

Она едва заметно качает головой. Сигэ неумолим, он переспрашивает, ему непонятно, что случилось с Вакако. Девочка от усталости отвечает невпопад. Сигэ, наверно, думает, что ей было так же страшно, как бывает в грозу, когда грохочет гром. На самом деле все было невыразимо ужаснее.

— Вака-тян счастливица! Цела и невредима! Боги спасли Вака-сан!

Жители деревни, предвкушая угощение, торопятся к дому Вакако, расположенному на холме. Между горами, засаженными мандариновыми рощами, лепится крошечное рисовое поле. Крестьяне, оживленно переговариваясь, тянутся цепочкой по узенькой тропке, проложенной в меже.

Летняя трава вдоль тропы дышит влажным запахом прели. Запах густеет, ширится, напоминая тот неведомый доселе запах от заживо сгоревших людей, что разносится ветром по выжженной равнине.

— Мамочка, пахнет той бомбой. — Вакако зажимает нос.

Старушка, незаметно оказавшаяся рядом с Вакако, смеется беззубым ртом.

— Что ты! Это ведь запах полыни! Не повредилась ли ты умом, милая, ха-ха!

— Коли смерть не взяла Вака-сан, значит, долго жить будет, — громко говорит Цунэ мужчина, ведущий за руку Сигэ.

— Вашими молитвами. Проживет столько, сколько бабуля, — говорит Цунэ. Она с тревогой всматривается в лицо Вакако — в нем ни кровинки.

С трудом добравшись до дома, Вакако в изнеможении ложится на деревянный пол в передней. Натертый рисовыми отрубями пол холодит пылающее тело. На теле ни царапины, но нет мочи шевельнуть рукой или ногой — словно они приросли к полу. А голова такая тяжеленная, что Вакако не в силах совладать с ней. Опустив голову на пол, Вакако приоткрывает рот. Напряженные мускулы лица ослабевают, ей немного легче.

Старушка, заглядевшись на Вакако, приговаривает:

— Красотка, Вака-сан, писаная красотка. Словно бы кукла восковая.

Цунэ, хоть это и ее собственное дитя, не может налюбоваться бледным, прозрачным личиком дочери. А ведь Вакако не была так красива четыре дня назад, когда, попрощавшись со всеми, в полном здравии отправилась с Ёко в город. Если эта красота родилась в N., то вряд ли она означает смерть, как кругом толкуют.