Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

Велосипедный прицеп поставили во дворе. Передохнув немного, тетушка сказала:

— Взгляни-ка на маму, Сиро. Ничего не замечаешь?

Мать засмеялась.

— Вот снимет полотенце с головы, сразу поймешь в чем дело.

И тетушка велела матери снять полотенце.

Мать сняла. Виски у нее были седыми, а из-под седины проглядывали черные волосы.

— Понял? — Тетушка тоже развязала полотенце и приблизилась к Сиро.

— Покрасили чем-то?

— Ну да! Развели глину в воде и намазались. Американцы, говорят, не разбирают возраст японских женщин. Покрасишь вот так — и все в порядке. Я вычитала этот способ в одном французском романе.

Тетушка накачала воды из колодца и предложила матери умыться:

— Возьми мыло, сразу смоется.

Мыло было белоснежным, высшей марки. В доме у Сиро такого мыла не водилось. Стирали и умывались мягким низкосортным мылом, купленным на черном рынке.

— Душистое какое, — заметила мать.

— Да у них все лучше, что ни возьми, — победители.

Мать вытерлась полотенцем и стала вновь такой, какой привык ее видеть Сиро. Белое, круглое лицо, глаза немного грустные.

Теперь она стала качать воду из колодца. Тетушка несколько раз сменила воду в тазу. Наконец из-под полотенца на Сиро взглянули прежние тетушкины глаза.

— Скорее намажемся кремом, а то кожа загрубеет! — Она схватила мать за руку и повлекла в дом. — Ты тоже руки вымой, — крикнула на ходу мать.

Они с тетушкой работали в перчатках, а Сиро дергал батат голыми руками, и руки у него почернели от ботвы. Сиро намылился американским мылом. Пахло оно и вправду чудесно.

Едва люди пришли в себя и сообразили наконец, что это такое — оккупационный корпус, а уж тетушка успела обзавестись американским мылом. Пустила, верно, в ход свой английский, не иначе. Тетушка училась английскому языку в Женском институте в Токио, так что особую робость перед американцами она вряд ли испытывала. Ну, а кроме того, в свои четырнадцать лет Сиро уже прекрасно чувствовал то обаяние женственности, которым так и веяло от тетушки и о котором он в общении с матерью понятия не имел. Оно сквозило не только в живой игре тетушкиного лица, не только в непринужденности манер, но и в смелых ее речах. Еще шла война, а тетушка в разговоре с матерью однажды сказала: «Как это американцы спят на кроватях, в толк не возьму!» Мать, очевидно, думала, что Сиро не понимает тетушкиных слов, однако по растерянному выражению материнского лица он чутко уловил их тайный смысл. И сегодня, когда на бататовом поле тетушка сказала: «Нечего бояться, не так ли», — он расслышал другой, особый смысл в словах, которые в устах бабушки прозвучали для него обычно. Тетушка подтрунивала над ним. Сиро это понимал, но делал вид, что не понимает.

Перед отъездом они отобедали у тетушки. За стол село семь человек: в доме жили две медсестры. Дядя сидел рядом с тетушкой. Он очень плохо выглядел, сильно исхудал. До армии он казался вполне здоровым. «Наверное, досталось ему там», — подумал Сиро. На обед подали вареную камбалу, пойманную утром. Рыбы в этом сезоне было много, и рыбаки доставляли ее дяде, когда он просил.

Получив в подарок немного батата, Сиро с матерью сели в электричку. Мать была в тетушкином свитере и юбке и выглядела совсем молодой. Любуясь осенними красками залива Хаката, Сиро размышлял о дядиных словах, сказанных за обедом.

— Кэйко-сан! — сказал дядя. — У Сиро есть бабушка, так что тебе не мешало бы подумать о замужестве. Во время войны погибло много мужчин, но и женщины умирали. Будет хорошее предложение, не отказывайся.

— Правильно, правильно! — подхватила тетушка. — Ты еще молодо выглядишь. Супруг мой давно твердит: «Какая Кэйко красавица! Какая красавица!» Мне впору ревновать! А последнее время, когда хочет угодить мне, говорит: «До чего ты похожа на Кэйко, ах, до чего похожа на свою двоюродную сестру!»

Мать смеялась. Интересно, о чем она думала? Ведь она дважды была замужем и оба раза неудачно.

Сиро плохо помнил отца. Он был из семьи мелкого землевладельца из уезда Савара. Там в саду протекал ручей, они запрудили его и разводили карпов. Отец жил в дальней комнате, куда вел дощатый мостик. Сиро было запрещено ходить по этому мостику. В свое время отец ушел из дома и стал жить с матерью отдельно, но вскоре заболел туберкулезом и вернулся домой. Матери с Сиро отвели темноватую комнату с маленьким окном — словно служанке. По мостику ходила только мать, которая носила отцу еду, врач и священник. Дед и бабка ни разу не улыбнулись внуку. Жалел Сиро только брат отца, Хиросэ Кодзиро, носивший тогда студенческую фуражку. Отец так и умер в дальней комнате. Немного спустя мать и Сиро уехали к бабушке в Хаката. В деревне мать и отца презрительно называли «сожителями», потому что они поженились, не устраивая официальной свадьбы. Когда мать сказала о своем желании вернуться в родительский дом, старики ее не удерживали. Поэтому Сиро мало что помнил из своей жизни в Савара. В тот день, когда они с матерью вернулись в дом ее родителей, мать плакала, склонившись перед дедушкой, который был тогда еще жив. Когда умер отец, то, по деревенскому обычаю, его поместили в сидячий гроб и похоронили на кладбище на окраине деревни. А когда год спустя умер дедушка, к дому подъехал катафалк. «В Хаката по-городскому хоронят», — подумал Сиро и не стал противиться, когда его посадили на катафалк, где стояла урна с прахом дедушки.

Отец по окончании университета служил в одной из фирм в Хаката. Там он, наверно, познакомился с матерью, когда она училась в префектуральной женской школе. Мать была единственной дочерью в семье, а отец — старшим сыном. Поэтому обе семьи были против их брака. Мать, увлекавшаяся женщинами типа Хирацуки Райтё [49] Хирацука Райтё (Акико) — писательница. Возглавляла группу «Сэйтоха» («Синий чулок»), образовавшуюся в 1911 г. Группа издавала журнал «Сэйтоха», боролась за женскую эмансипацию, за завоевание женщинами равноправия как в политической, так и в социальной области. Писатель Морита Сохэй описал свою любовь к Хирацуке Райтё в повести «Зола и дым» (1909). , убежала из дому к отцу, и они стали «сожителями»…

— Как же теперь жить? — прошептала мать, глядя на быстро меняющийся пейзаж за окном вагона.

— А что, если с дядей Хиросэ посоветоваться? — сказал Сиро.

У Сиро сохранилась добрая память о дяде, потому что дядя любил его. Но они не встречались с тех пор, как кончилась война. Бабушка, которая была предубеждена против мужчин, крутившихся вокруг матери, к дяде относилась с симпатией.

— Может, еще не демобилизовался, — сказала мать. Она, видимо, тоже надеялась на дядю Хиросэ.

— А разве он не во внутренних войсках служил?

За несколько дней до капитуляции Хиросэ Кодзиро заходил к ним в офицерской форме, сказал, что приехал в штаб Западной армии для связи. Если его потом послали за пределы страны, то вряд ли он вернулся, потому что транспорты, вероятно, уже не ходили. Американская армия, высадившаяся два месяца назад в Японии, установила полный контроль над Окинавой. Но дядя служил, кажется, в особой части, предназначавшейся для боев на территории самой Японии…