Исуна Хасэкура - Волчица и пряности. Краски мира 3 (ЛП)

Меня немного досадовало слишком развитое чувство долга Хозяйки, но я терпел довольно грубое обращение маленьких рыцарей и не жаловался. Честно говоря, моя терпеливость впечатлила меня самого; потом я заметил, что рассказы Хозяйки отвлекали их внимание от меня.

Самый мелкий свернулся у Хозяйки на коленях и заснул. По обе стороны от нее сидели детишки постарше; они вцепились ей в одежду и смотрели снизу вверх, полностью поглощенные рассказами.

Выражение лица Хозяйки было необычайно мягким, и даже когда ей приходилось успокаивать закапризничавшего ребенка или утешать кого-то, кто расплакался, что-то не так поняв в ее рассказе, она делала это с удовольствием. Несколько раз она буквально выбивалась из сил, но сейчас она выглядела гораздо взрослее обычного. Я достаточно хорошо знал Хозяйку; я знал, что скорее ее вел по жизни собственный пастуший посох, чем она его несла; и поэтому то, что происходило сейчас, меня радовало.

Вдобавок, разумеется, лишь естественно, что Хозяйка, будучи человеком, окружена человеческими детьми. Хотя ее общение с ними и со мной не так уж и отличалось.

– И они жили долго и счастливо.

Как только Хозяйка закончила сказку, дети разом облегченно выдохнули. Похоже, они все утонули в ее рассказах.

И все же они с легкостью могли стать еще более необузданными, чем я. Если им дать вволю еды – они будут есть, пока не лопнут; и в еще большей степени это относилось к рассказам: сколько бы они ни слушали, их аппетит все не убывал. Они не переставая требовали еще! еще! Хозяйка постепенно начинала беспокоиться.

Я рыцарь, и моя главная обязанность – защищать Хозяйку. Мне показалось, что она вот-вот позовет меня на помощь, но тут вдруг кто-то громко икнул. Хозяйка, которую детвора по-прежнему тянула за одежду и за волосы, застыла на месте.

Я попятился. Что-то надвигалось, что-то надвигалось.

Поднялась черная туча.

И тут раздался ужасный громоподобный вопль.

– Уааааааааааа!!!

От этого крика у меня в ушах зазвенело. Хозяйка беспомощно махала руками перед раскричавшимся ребенком.

С ягнятами легко – они умеют ходить с самого рождения. У человеческих детей по-другому.

Хозяйка отчаянно пыталась утихомирить ребенка, но его вопли по-прежнему заглушали все.

Что случилось? Даже я начал беспокоиться.

– Ха-ха, тетя, дай я, дай я!

Те же самые дети, которые только что бесстыдно хватали Хозяйку за волосы и одежду, себялюбивые, как скотина в деревне. Сейчас они, смеясь, забрали мелкого с коленей Хозяйки. Они сами были ненамного старше его, но почему-то сумели его успокоить с легкостью.

Похоже, они были в этом весьма искусны. Глянув на Хозяйку, я обнаружил, что она тоже смотрит на них круглыми от удивления глазами.

В итоге один из детей взял на руки успокоившегося наконец мелкого (тот довольно тыкал его пальцем в грудь) и направился к двери. Остальные пошли за ним – ну натурально выводок цыплят! Единственное, что отличало их от цыплят, – каждый из них махал Хозяйке рукой, прежде чем выйти из комнаты.

Считанные секунды назад здесь было так шумно, а сейчас воцарилась полная тишина. Осталась лишь странное утомление. Хозяйка какое-то время молча смотрела на открытую дверь.

Потом, вернувшись наконец к реальности, она первым делом прижала руки к груди.

Будь я человеком, непременно рассмеялся бы.

Осознав, видимо, что-то, Хозяйка посмотрела на грудь, потом на меня.

Улыбка на ее лице не предвещала ничего хорошего.

Встав со стула, она подошла ко мне и наклонилась.

– Ты надо мной смеялся, да?

Абсурд! Как можно!

Я отвел глаза, но милосердия не дождался. Хозяйка перевернула меня на спину и принялась чесать мне живот.

Я гордый пастуший пес, способный внушать свою волю овцам, но собственными инстинктами управлять так же просто я не могу. В следующие секунды мне тщательно и всемерно напоминали, кто здесь Хозяйка.

***

– И все-таки что нам теперь делать? – внезапно спросила Хозяйка, занимающаяся починкой своей одежды с помощью одолженной иголки и ниток. – Со стороны тех женщин было очень любезно так нас встретить.

Откусив нитку, она подняла заплатанную ткань к свету, чтобы убедиться, что дырка закрыта и стежки ровные. Как только Хозяйка сдвинулась с места, сдвинулся и набитый соломой матрас. А потом и я – потому что я на нем лежал.

Я зевнул и тут же почувствовал, как мою шею гладят.

– Мы не можем все время сидеть здесь и навязываться, и… хорошо бы какая-нибудь работа появилась еще до того, как город успокоится.

Но она же прекрасно умеет заботиться о детях? Такая мысль возникла у меня в голове и, видимо, у нее тоже.

– Я же не могу зарабатывать деньги, просто присматривая за детьми…

Разумно – на роль кормилицы ведь Хозяйка не годилась. Это коровы и козы полезны тем, что могут давать молоко. Хозяйка и шерсть не могла давать, и мясо (ну, это само собой), и потому будущее ее было туманно.

Без меня она бы и впрямь оказалась в тяжелом положении.

– Энек?

Хозяйка смотрела на меня с улыбкой, склонив голову чуть набок и по-прежнему держа в руке иголку. Я вдруг понял, что означает «чувствовать себя полностью парализованным». Я мог лишь загнуть хвост крючком. Хозяйка чуть подтолкнула меня за голову.

– Я думала, что смогу здесь стать портнихой, но…

Еще раз она подняла починенный плащ, потом прижала его к груди и рухнула на кровать спиной вниз. Я медленно поднял голову и положил ей на живот. Она, по-моему, чуть удивилась, но потом ласково положила левую руку мне на затылок.

В прежние времена, когда Хозяйка не могла заснуть от голода, она клала мою голову себе на живот, чтобы чуть-чуть сжать его. Люди – на удивление простые существа; такой трюк, похоже, помогает им лучше терпеть голод.

Пока живот полон, все хорошо – так она говорила мне с улыбкой в трудные дни.

– М-м-мммм…

Странные звуки достигли моих ушей: Хозяйка что-то напевала себе под нос. Эту песенку пели портные в Рубинхейгене, когда работали. Мужчины нарочно пели смешными голосами, а женщины – очень красиво. Сидя за столами, выставленными прямо на улицу или прячущимися за окнами с открытыми ставнями, они работали и пели. Хозяйка с ее ничтожными заработками не могла себе позволить поручать починку одежды кому-то еще, и она столько раз проходила через квартал ремесленников, что запомнила мелодию. Слов она не знала и, по-моему, не знала, как эта песня заканчивается.

Но иногда – вот как сейчас – она медленно, мечтательно напевала мелодию. Обычно она делала это, лежа на спине и глядя вверх. Думаю, потому что не хотела, чтобы слезы текли из глаз.

Во мне тоже живет частица души поэта, хоть по виду и не скажешь, поэтому я такие вещи хорошо понимаю.

Когда Хозяйка подняла голову и посмотрела на меня, она не плакала. Но я знал, чтО видели ее глаза. Счастливую, кипящую жизнью улицу в квартале ремесленников.