Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

…В вагоне скорого поезда Оконкво и Океке совершали утренний туалет.

— Еда, ночлег даром да еще сто фунтов в придачу, — приговаривал Оконкво, плеская воду на лицо.

— Когда они только поумнеют! — вторил другу Океке. — Зеленые ребята — ну, прямо как незрелые груши. Даже дверь запереть не удосужились!

Так они болтали, а поезд убегал все дальше. На дверной ручке покачивался полегчавший мешок: камни и старое тряпье, принесшие друзьям целых сто фунтов, остались на насыпи.

Старую Веронику Икенга провели в комнату для посетителей, и кто-то послал за Патриком.

— Что же ты со мной делаешь?! — вскричала она, едва он ступил на порог, неузнаваемый в своем монашеском одеянии.

— Матушка, я не вправе даже решить что-нибудь без того, чтобы вы или дядя Ононье не вмешивались в своих вечных попытках сделать из меня то, что, по-вашему, мне больше пристало?.. — Он пожал плечами.

Она смотрела на него во все глаза.

Ах, вот оно что! Так, значит, ты вправе погубить саму жизнь, которую твой отец и я дали тебе!? А ты подумал, что за ужасную вещь ты совершаешь, пытаясь положить конец целому роду? Тебе не пришло в голову, что своим поступком ты выставишь на посмешище всех твоих родственников и ославишь нас на весь Адо? Не приходило тебе в твою умную голову, что ты позоришь нас, что пойдет молва, будто ты евнух или невольник? Ну чем, чем достойным оправдать все, что ты натворил?

— Не вижу дурного в том, что я ступаю на стезю, по которой следуют и другие, — сказал он сухо.

— Ты подумал, — спросила она, понижая голос, — что ты восстанавливаешь против меня всю отцовскую родню? Ведь они уверены, что ты сделал это по моему наущению. Ты убиваешь меня — это тебе понятно? Убиваешь!

— Вы сами знаете, у меня и в мыслях такого не было, — ответил он.

— Тогда оставь это место и возвращайся!

— Нет, мама.

— Мой сын, ты знаешь, я люблю тебя и готова отдать жизнь, чтобы ты был счастлив. Я прошу об одном: возвращайся и женись, роди двух детей, которые продолжат наш род, и большего мне не надо. И ты оправдаешь меня перед судом твоих праотцев и докажешь всем, что ты не евнух, ты родишь детей, и мы будем счастливы. И каждый из нас пойдет своим путем, ты — к своему священству, а я стану смотреть за своей невесткой и своими внучатами…

— Нет, мама. Нельзя стать духовным лицом после женитьбы. Вы должны радоваться душой, что Он позвал меня служить Ему и я внял. Я сделал все, чтобы вы благоденствовали в мире, и верьте, вы ни в чем не будете нуждаться. Я положил для вас три тысячи фунтов. И каждый месяц банк будет выдавать вам достаточно, чтобы вы жили королевой. Чего же вам еще?

— Твои деньги не нужны мне без тебя. Чего же мне еще!? Я хочу спасти тебя от наихудшего из преступлений, кем-либо совершавшихся в Адо, — не дать погубить целый род, будто некому продолжить его! Было время, и не так давно, когда в семьях, которых небо обделило юношами, девушки сами вызывались не выходить замуж. Они жили в доме своего отца и рожали для своей семьи. Слушай же, слушай… Жены, которым было отказано в счастье родить сыновей, поощряли супругов взять вторую, третью и даже четвертую жену, только бы одна из них вошла спасительницей и родила сына! Главным всегда было иметь детей, особенно мальчиков, которые и посылаются нам ручательством продолжения рода. И вот ты увиливаешь от долга, который твой же бог возложил на тебя, а еще называешь себя мужчиной!

Она умолкла, слезы катились у нее по лицу.

— Слушай, — сказала она. — Я не хочу, чтобы угас род Ионы Икенга, не хочу, чтобы ты был в нем последним. Мне нужен сын, продолживший бы дело отцов. Почему ты говоришь «нет», если я дала тебе совершить это…

— Я выслушал вас, мама, — скучно сказал Патрик. — Вы поставили меня перед трудным выбором, и мне нужно время подумать.

Так Патрик сказал матери. И где-то рядом ударил колокол. Он созывал семинаристов в трапезную на полдник.

— Иди и поешь, — сказала она. — У тебя будет достаточно времени подумать. Я жду тебя, не заставляй меня ждать долго.

Патрик оставил ее, и она погрузилась в свои думы. Она не замечала, как течет время. А когда она отряхнулась от мыслей, часы на стене пробили половину пятого. Она заподозрила неладное и направилась прямо в кабинет его преподобия.

— Где мой мальчик? — спросила она, рывком отворив дверь.

— Разве он не предполагал побыть с вами? — ответили ей вопросом.

— Да. А потом он пошел завтракать и обещал вернуться.

— В таком случае я пошлю за ним. Полагаю, он задержался на сексте.

Она повернулась и торопливыми шагами направилась к часовне. Патрика там не было. Мальчик-служка сказал ей, что Патрик только что пошел в комнату для посетителей. Она заспешила обратно, но и там не нашла его. Она бросилась к его преподобию, но тот уже ушел. Она пыталась узнать, кто здесь второе после его преподобия лицо, но с ней не стали разговаривать, ибо наступил час молчания. Она не знала, что делать, — дольше она не могла оставаться в Учи, было поздно, и она здесь никого не знала. Она минуту подумала и решила, что оставаться ей вправду бессмысленно. Она вышла за ворота и направилась по дороге в Адо.

Утром чуть свет она снова была в Учи и спешила в семинарию. Она попыталась сделать вид, будто просто прогуливается, но у нее ничего не получалось. Сегодня ей пришла в голову новая мысль. Она направилась прямо к дверям его преподобия и села на пороге. Она принялась кричать как только могла громко:

— Святые отцы, верните мне моего сына… Вы не имеете права отбирать его у меня… Я его мать, и я не хочу жертвовать им, как ваши матери зачем-то пожертвовали вами!..

Ее крик привлекал внимание прохожих: мужчин, спешивших на работу, детей, направлявшихся в школу, женщин, торопившихся на рынок. Группа женщин собралась за забором на обочине дороги, они с сочувствием смотрели на нее и качали головами. Ее голос доносился до них, громкий и ясный, и все они удивлялись, как это мальчика приняли в семинарию против воли матери.

— …Зачем вам понадобилось обольщать мое единственное дитя?.. Зачем вам понадобилось делать из него евнуха?.. Если бы вы знали муки родов, вы не осмелились бы отнимать у матери ребенка…

Она кричала весь день, отдыхая, когда совсем уставала, и продолжая после передышки. Ее крики не давали сосредоточиться в мыслях его преподобию в его кабинете и мешали лекторам в аудиториях. Она то кричала, то хохотала, то говорила такое, что звучало насмешкой, то такое, что не принимается в шутку, но только всерьез. Его преподобие, святые отцы и даже семинаристы увещевали ее, но она не внимала. Ей нужен ее сын. Вечером она отправилась домой в Адо.