Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

— Что с тобой, Сулейман? — спрашивали прихожане, видя, как он терзается. — Уж не болен ли ты?

— Боже сохрани. Ничего страшного. Это скоро пройдет.

Однако безмолвная трагикомедия продолжалась. Ясин не могла оставить Сулеймана, не возместив издержек. Ее отцу было не под силу вернуть деньги в случае развода, вызванного провинностью дочери. Каждый из супругов полагал, что правда на его стороне.

«Пусть она возвращается к отцу, — думал Сулейман, — я все равно заставлю ее вернуть выкуп и заберу себе сына».

«Если я уйду от него, — говорила себе Ясин, — придется расплачиваться за все, что он мне дал. — Но тотчас же добавляла: — За что это, собственно, я должна расплачиваться? Ведь я у него ничего не просила. И ребенок — мой. Я ухожу от мужа только потому, что он перестал быть мужчиной».

И все продолжалось как прежде. А снедаемый ревностью Сулейман вымещал досаду на старых женах.

Так прошел еще год. Ясин родила мальчика. Старейшины квартала явились к Сулейману, чтобы дать имя ребенку. Но Сулейман, собравшись с духом, решил перейти в наступление:

— Я не могу признать этого ребенка. Это не мой сын.

— Смирись, Сулейман… Такова божья воля. Ясин — твоя жена, стало быть, и ребенок твой.

— При чем тут божья воля? Бог этому делу не помощь.

Ясин не стала дожидаться, чем кончится разговор. Она вернулась к родителям, прихватив с собой все подаренное ей добро. А ведь по мусульманским обычаям в подобном случае женщина должна оставить добро в доме мужа! Сулейман, отчасти даже довольный таким поворотом дела, надеялся, что в конце концов он добьется расторжения брака и вернет свое добро сторицей. Он решил не идти ни на какие уступки. И когда отец Ясин попробовал было отговорить его от намерения устраивать тяжбу, он ловко перевел разговор на более возвышенную тему. Однако подавать иск долго не решался. Только когда от сплетен и пересудов ему стало совсем невмоготу, он предстал перед старейшинами и объявил:

— Я согласен на развод, но лишь при условии, что она возместит мои расходы и вернет мне ребенка.

— Какого ребенка? Ведь у нее их два. И по закону оба твои. И ты еще не объяснил нам, почему она ушла от тебя.

— Это уж пусть она сама объясняет. Сама! Сама!

— Нет, почтеннейший! Мы хотим слышать твое слово, она — женщина.

Но Сулейман молчал.

Призвали отца Ясин.

— Так, значит, твоя дочь хочет получить развод?

— Она говорит, что не хочет.

Теперь уже никто ничего не мог понять. «Утро вечера мудренее», — решили старейшины и на следующее утро пригласили Ясин Н’Дуа.

— Женщина, ты должна вернуться к мужу.

— И не собираюсь!

— Следовательно, ты ищешь развода? Но не забудь, что для этого нужен основательный повод. И к тому же ты должна будешь возместить ему…

— Во-первых, я не ищу развода. Но во-вторых, оставаться с ним я не могу. В-третьих, я не намерена ничего ему возвращать. И ребенка тоже!

Она совсем сбила старейшин с толку, и они готовы были решить, что правда на стороне Сулеймана. Но, поскольку дело не удалось уладить по-семейному, решили обратиться к кади.

Со всех кварталов созвали самых знаменитых знатоков права. Был приглашен даже великий законник Серинь Фрох-Толл, умевший говорить людям правду в глаза, как бы горька она ни была. Всего собралось больше полусотни человек, а поэтому решено было вынести заседание на площадь. Еще с вечера там стали собираться зеваки. Правоведы всю ночь листали Коран, освежая в памяти установления относительно брака и развода.

Настало утро. Кади оповестил собравшихся о том, какое дело им предстоит слушать, а затем обратился к Сулейману и Ясин:

— Сулейман, согласен ли ты принять в свой дом жену и детей? Ясин, согласна ли ты вернуться к мужу вместе с детьми?

— Ясин ушла от меня, — отвечал Сулейман, — и я хочу, чтобы она возместила мне выкуп и вернула ребенка.

— А ты не хочешь, чтобы она сама вернулась к тебе?

— Если жена уходит из дому и забирает с собой все имущество?

— Что ты скажешь на это, Ясин? — прервал его Серинь Фрох-Толл.

— Что я скажу? Я не разведена с Сулейманом, но он давным-давно перестал быть мне мужем. Вот я и ушла от него.

— Так, — подтвердил кади. — Но ведь только Сулейман может отпустить тебя.

— Она ушла, и я прошу, чтобы расходы были возмещены, — вставил Сулейман.

— Мне нечего тебе возмещать, — ответила Ясин.

— Ясин, согласно установлениям о браке и разводе, ты должна вернуть ему выкуп.

— За непорочность? Что ж, если вы находите это справедливым. Только пусть он вернет мне тогда это…

Подобной альтернативы кади не предусмотрел. Мнения судей разделились: одни, в особенности молодые, поддерживали Ясин, другие стояли за Сулеймана. Видя, что разрешить эту проблему не удастся, кади призвал собравшихся к тишине и перешел к вопросу о детях.

— Поскольку Сулейман и Ясин прижили двоих детей, забота о них, согласно установлениям, должна быть поручена Сулейману, ведь это Ясин нарушила брачный договор…

— Я хочу уточнить: второго ребенка Ясин родила не от меня, — принудил себя сознаться Сулейман.

— Я хотел бы спросить у вас, о мудрейшие, — взял слово Фрох-Толл. — По какому праву ребенок возвращается отцу? По праву рождения, не так ли?

— Разумеется… именно так говорит закон.

Серинь Фрох-Толл долго раздумывал, а затем сказал:

— Я, стоящий перед вами, потерял отца, когда находился еще в чреве матери, за семь месяцев до своего появления на свет. Однако смерть отца не помешала мне родиться..

— Смерть мужа не может служить помехой для жены, готовящейся разрешиться, — сказал кади.

— А теперь подумайте, — продолжал Фрох-Толл, — что случилось бы со мной, если бы тогда умерла моя мать? Появился бы я на свет?

— Нет, нет, — закричала толпа, а суд решил дело в пользу Ясин Н’Дуа.

Старик отец сидел недвижно в каноэ, один на один со своими мыслями. Тишину нарушал лишь плеск волн, бившихся о днище лодки. По одну сторону тянулась отмель, за ней узкой бело-зеленой лентой вился низкий берег, отделяя синее море от синего неба. По другую сторону простирался безграничный в своей бесконечности горизонт.

На старике не было ничего, кроме набедренной повязки, во рту торчала выцветшая глиняная трубка. Свесив голову на грудь, почти выпустив из рук удочку, он, казалось, весь ушел в свои думы. А думы были отрадные. Вчера ему прочли письмо от сына — его сын приезжает домой. Он, правда, пробудет дома совсем недолго — всего каких-нибудь несколько часов, — но какие его ждут почести! И все же старик отклонил приглашение и не поехал во Фритаун смотреть, как войдет в гавань пароход. Ему во сто крат покойнее и лучше здесь, в каноэ. Он принялся машинально отчерпывать воду из лодки, и солнечный луч, ударившись о всколыхнувшуюся лужицу меж жестких подошв старика, заиграл на его морщинистом, светящемся счастьем лице.