Егор Радов - Мандустра

Потом он рассказал мне, что у них сторчался весь город — наркотики валяются чуть ли не под ногами, и он сбежал в Москву, чтобы как-то избавиться от вечного кошмара сибирской жизни.

— Ты ничего с собой не принес? Хоть что-нибудь — колеса, трава?

— Нет, — недоуменно ответил тогда я. — Я же пришел сюда лечиться! Здесь же обыскивают.

— Ну и что? — сокрушенно сказал он. — Ладно… Десять дней полежишь тут — увидишь!

Меня продолжали обмораживать, что мне очень нравилось, поскольку я не чувствовал не только ничего плохого, но и вообще практически ничего, только сонливость.

Через десять дней ломка, очевидно, закончилась, но меня продолжали накачивать лекарствами и стали давать уже какие-то возбуждающие средства, так что я немного воспрял.

Однажды вечером я, словно лев в тесной клетке, ходил по длинному больничному коридору, не понимая, что происходит, и вдруг осознал, что если я сейчас же не вмажусь, то просто умру, — случился какой-то бешеный приступ этой самой тяги, про которую мне буквально каждый день ездил по ушам врач — грустный от того, что не сможет с нами ничего сделать, заставить завязать, и даже, по-моему, в чем-то завидующий нам, тем, кто в отличие от него, знает не из книг этот кайф.

Я бросился к дежурному врачу буквально с криком:

— Сделайте со мной что-нибудь! Я хочу наркотик!

Внезапно все блага мира перед моим взором перестали чего-то стоить по сравнению с наполненным шприцем и знанием, что ты можешь сейчас вмазаться! Это было наистраннейшим ощущением.

— Ну и влип же я! По самые уши! Что делать?

— Хорошо, что вы пришли, — сказал врач.

Мне сделали какой-то укол в задницу — я успокоился и заснул.

Лечение продолжалось, мне начали ставить капельницы, от которых я сперва засыпал, а потом испытывал безудержное возбуждение и желание жить, хотя чувствовал себя при этом безмозглым бараном. Так они снимали тягу, отбивая все желания.

А алкоголики вокруг были жутко печальны, им предстояла эспераль, и они, кажется, готовы были сделать все, что угодно, за небольшой стаканчик пива или водки.

— Вот приду домой, напьюсь, — говорил я им в курилке. — А что? Выпить-то мне можно. Я же наркоман!

Они смотрели на меня с плохо скрываемой завистью и непониманием. Для алкоголика, как и вообще для всякого обычного человека, существует только три состояния: пьяный, трезвый, похмелье. А у нас! Какое раздолье и разнообразие! Приходы от опиума, кокаина, винта, таска, кумары, психологическое расширенное сознание, миры гашиша, марихуаны, отходняки… Воистину, наркомания — вещь намного более крутая, чем какой-то алкоголизм, поэтому мы ходили по больнице, гордо подняв голову и втайне презирая пьяниц, которые сами не могут справиться с эдакой ерундой, как этиловый спирт!.. А они грустно злились и, по-моему, всерьез задумывались о правильности избранного ими пожизненного удовольствия.

В конце концов меня вызвал доктор и сделал выговор за то, что я разлагаю отделение и всячески смущаю алкоголиков. Я обещал, что больше не буду.

— Хотите, я вас закодирую? — спросил он. — Или есть такие таблетки — налтрексон: утром принимаешь, и опиум на тебя не подействует, если ты его в этот день употребишь, так что колоться нет никакого смысла. И ты не колешься!

— Я сам справлюсь!

Как же я был самонадеян!

Однажды устроили лекцию о наркомании, которую читал старый врач с бритой головой и завораживающим взглядом талантливого психотерапевта.

— Вам нужно садиться в тюрьму на два года или уходить в монастырь. Изоляция нужна, по-другому не бросить, уж я-то знаю — я лечу наркоманов с шестидесятых годов.

— Как же так! — возмутился я на его печальное заявление. — А просто дома?

— Один процент, — безжалостно отрезал мягко улыбающийся врач.

Мы постоянно пили чифир — единственное развлечение, которое в сочетании с выдаваемым нам реладормом давало вполне конкретный кайф, и втайне играли в запрещенные здесь карты.

Однажды я проснулся рано утром после кошмарного сна: я нахожусь дома и сейчас проснусь без денег, на кумаре. Но я открыл глаза — вокруг была больница, все было нормально, и один веселый парень, который в обычной жизни любил выпивать бутылку водки, а потом вкалывать себе двенадцать ампул реланиума в вену, из-за чего его организм пришел в полную негодность, протянул мне прямо в постель чашечку чифира. Это было восхитительно!

О, неистовая жажда измененных состояний! Ты неистребима. Что можно сделать с тобой?!..

Так все и продолжалось. Таблетки, чифир, зашивающиеся алкоголики, настойчивые беседы врача и безумное желание вмазаться, достигшее каких-то вселенских масштабов. Я все больше баранел от антидепрессантов, и меня постепенно затопляла чудовищная тоска. В принципе, тут оставалось только лежать на кровати и смотреть в потолок. Я мог выйти в любой момент, но мне было страшно.

— Когда же вы меня выпишете? — спросил я как-то доктора. — Я уже переломался. Дальше все от меня зависит! А здесь мне дико тоскливо и скучно — стены давят…

— Чем больше лежит наркоман — тем лучше, — ответил доктор. — Все вы говорите, что в больнице стены давят, а выпишешь вас — так на вас и дома стены давят!

В наше отделение поступила юная девушка, которая торчала вместе с мужем — они решили лечиться в разных больницах. Также поступил совершенно деградировавший тип с распухшими руками и мутным взглядом. У него совсем не осталось вен, только в паху, куда он и кололся. И еще поступил совершенно обалдевающий от предстоящей ему больничной жизни без кайфа молодой кавказец, весь в шрамах, отвечавший на вопрос, откуда у него личный «Мерседес», на котором он сюда и приехал: «Воровать надо уметь».

Юная девушка положила глаз на веселого парня-реланиумиста и в первый же вечер отдалась ему в его палате, где, кроме него, лежал только совершенно свихнувшийся алкоголик Петрович, который каждое утро кричал медсестрам и врачам, что ему надо немедленно ехать на хутор и машина уже ждет внизу.

Реланиумист подошел ко мне ночью и попросил:

— Дай сигарету, а то этот секс уже достал!

— А что, ты ее все-таки трахнул? — недоверчиво спросил я.

— Да… Ей просто скучно… Но я сам офигел — отдается мне и говорит, что дико соскучилась по мужу… Вот как.

Я совершенно обалдел от тоски и антидепрессантов. И еще безумно хотелось вмазаться — хотя бы раз.

«Один раз же можно, — говорил я себе. — Один раз — не пидарас. С одного раза не кумарит! Приду, вмажусь — и все, больше не буду».

Мысль о том, что я испытаю, по крайней мере, один приход, грела меня, словно ласковое пуховое одеяло в холодную зимнюю ночь. Я ходил туда-сюда по длинному полутемному больничному коридору и все время представлял, как куплю грамм опиума, приду домой, не спеша приготовлю, выберу раствор в шприц, вколю его в вену, возьму контроль и… А потом уже начну жить нормальной трезвой жизнью. Но сперва…