Егор Радов - Мандустра

— И она сидит у вас в мозгу, как раковая опухоль, которая вечно требует героина. А эндорфина нет! — повторил он. — Вы можете бросить на месяц, на два, на три, на полгода, и вам все равно будет хотеться. И в конце концов вы не выдержите.

— Это я уже понял, — обреченно сказал я.

— Какие методы лечения… — продолжил Зобин.

— Значит, наркомания — это все-таки болезнь, а не просто порок? — спросил я.

— На этой стадии, конечно, болезнь, раз налицо биологические изменения. Так вот: во всем мире применяется метадоновая программа, которая является как бы способом откупиться от наркоманов — берите, мол, что хотите.

— Да, метадон — дикий кайф… — тут же сказал я.

— Да, это то же самое. Другой метод — разного рода психотерапия, программа «Двенадцать шагов» и все такого типа, что способствует выработке серотонина, допамина, норадреналина и других медиаторов, которые воздействуют на больные опийные рецепторы.

— Это не для меня, — тут же заметил я, вспомнив, что мне именно так и сказал знакомый наркоман с двадцатитрехлетним стажем: «Это все не для тебя. Представь, что ты будешь постоянно говорить себе: „Я — мудак, я — мудак, я — мудак…“ Тебе это очень быстро надоест».

— Кому-то это помогает, — пожал плечами Михаил Леонидович. — И третий способ — добровольно сесть в тюрьму: всякие коммуны, колонии… Понятно?

— Понятно.

— Что предлагаем мы. Я когда-то разрабатывал психотропное оружие, потом не стало денег, наш проект развалился, но мы занимались рецепторами. Так вот, сейчас есть блокаторы рецепторов — небезызвестный налтрексон, но его надо принимать каждый день. Потом, он не закрывает рецептор полностью, так что желание все равно остается, а при употреблении повышенных доз героина весьма вероятна смерть от передозировки. Мы же вводим полипептид, или нейропептид, подобранный к рецептору, как это называется в биологии, комплементарным способом, как ключ к замку. Мы заряжаем его электромагнитным полем (при этом создается трансперсональное сознание, похожее на действие ЛСД, Би-Зет и других галлюциногенов) и блокируем им все опийные рецепторы мозга; ставим его, как пломбу на больной зуб, заклеиваем рецептор. После этого, как всякие органы, которые долго не выполняют своей функции, рецепторы отмирают, становятся гладкими, и пептид с них слетает. Затем, постепенно начинает вырабатываться эндорфин, который требует новых рецепторов, и они регенерируются, но уже не-наркоманские, а здоровые. Можно, конечно, опять начать, но это будет новая наркомания на новой базовой основе. Прежняя наркомания излечена.

— И… Когда же выделится эндорфин?.. — с трепетом спросил я.

— Эндорфин образуется очень медленно, но не более стажа наркомании.

«Пять лет!» — пронеслось в моей голове.

— А как же… жить?.. Без… удовольствий…

— Да кто вам сказал, что только эндорфин отвечает за удовольствия! — усмехнулся Зобин. — Эту функцию берут на себя другие структуры. Мозг всегда найдет решение, он никогда не зависает, как, скажем, компьютер.

— А нельзя ли как-нибудь ускорить… процесс выработки эндорфина?

Зобин развел руками.

— Если бы можно было — это была бы Нобелевская премия. Мы чего только ни делали… В морскую свинку столько молочной кислоты закачивали… Нет. Ничего не получается!

«Пять лет. Пять лет», — напряженно думал я.

— И все это время ничего нельзя?.. — спросил я.

— Да. Если вы употребите какой-нибудь опиат, у вас не будет рецептора, чтобы его воспринять, и он пойдет на дыхательный центр. В результате — смерть от остановки дыхания.

— Так у вас что, умирают?..

— Умирают, — просто ответил Зобин. — Вот недавно двое… Милиция сюда приезжала. Я ничего не скрываю: у нас самый жестокий метод, сжигаются все мосты. Поэтому я не знаю, подходит ли это вам. Впрочем, зачем вам эти рецепторы? Они нужны или для эндорфина, или для героина. Эндорфина у вас нет. Сами по себе рецепторы ни к чему — это так же, как если в наличии только мужчина или только женщина, ребенка не получится. Но все остальное вам можно! Наркоз — любой. Любые другие наркотики. Алкоголь.

— А если я попаду без сознания с травмой, и мне вколят…

— Откачают, — убежденно сказал Зобин. — В реанимации сперва восстановят вам дыхание, а потом уже будут разбираться.

— А если я случайно приму героин?.. — воскликнул я.

Михаил Леонидович пристально посмотрел мне в глаза.

— Объясните мне, как можно случайно принять героин?..

Я вынужден был согласиться, что никак.

— Но ведь можно и так бросить! Бросают же! А если я брошу просто так, разве это все не восстановится?..

— Восстановится, — сказал Зобин, — но в три раза медленнее, чем после моей процедуры, при условии, что вы ни разу ничего не употребите, и вам будет постоянно хотеться.

Он загнал меня в угол; мне стало страшно.

— Я… еще не готов… Я… подумаю…

— Подумайте. Для процедуры нужно созреть.

— А что бы вы мне посоветовали?..

— А я никому ничего не советую. Наркомания — это ваша проблема. Я вам показал, как обстоят дела, и что я могу сделать. Остальное — ваш выбор.

«Как он отличается от всех наркологов и психиатров! — подумал я. — Они уговаривают: не торчи, бросай, лечись, и так далее. И это совершенно не действует».

Я ушел в ужасе и смятении. «Никогда не позволю ничего такого над собой сделать! Может быть, сейчас вмазаться?» — пронеслось в моих все еще имеющих опиатные рецепторы мозгах.

На следующий день я проснулся и выпил пива. И вдруг понял, что так будет всегда: вечная борьба, срывы, вмазки, ломки, переламывания… И нет никакой возможности это закончить.

Я позвонил директору.

— Почему вы струсили? — спросил он меня. — Я разочарован в вас.

— Но… А сейчас не поздно?

— Завтра вы можете?..

— Я…

— Ну скажи: я выбираю жизнь, — вдруг проникновенно обратился ко мне директор. — Скажи! Скажи: да.

— Да, — почти против воли произнес я, поняв, что именно сейчас сделал свой главный выбор в личной истории.

— Михаил Леонидович ждет вас! Завтра.

На следующий день я обреченно сидел перед Зобиным.

— Вы все-таки решились, — совершенно невозмутимо сказал он.

— Да… Все равно все так и будет происходить в бесконечной борьбе…

— Неравной, — добавил Михаил Леонидович. — Пошли.

Меня ввели в характерную медицинскую комнату и положили на кушетку. Один врач ввел мне в вену нечто из большого шприца, Зобин надел на мою голову какую-то резинку и присоединил электроды. И началось.

Я почувствовал сперва электрические вибрации в голове, внутри головы, потом обнаружил, что не могу пошевелить ничем, и все начало заволакиваться туманом полного отключения от реальности. Две фигуры стояли надо мной; вокруг них приплясывали какие-то линии, круги, потом возник общий непроницаемый фон, поглотивший весь мир и сам принцип построения любого мира. Я словно влетал в бесконечную черную дыру, в которой не было места никакому бытию. Меня будто выбросили во внешнюю тьму. «О, Господи!» — успело подумать то, что осталось от меня, прежде чем моя личность и ego исчезли вообще.