Гарольд Пинтер - Суета сует

Париж. Пинтер — Беккету (в «Куполе» [56] Легендарный парижский ресторан на бульваре Монпарнас. ), после того как они поговорили о политике: «Извини, Сэм, если я кажусь тебе мрачным». Беккет — Пинтеру: «Ну, Гарольд, ты уж точно не мрачнее, чем я». Должно быть, именно так представляют себе люди разговор двух мастеров, оставшихся наедине.

Теперь, когда Гарольд стал, по собственному выражению, «счастливейшим человеком на свете», в его жизни все большую роль играет политика. Иногда я задумывалась, мог ли этот интерес возникнуть раньше, не будь Гарольд одержим собственными демонами, не борись он с ними в своем творчестве. Нужно сказать, что его обращение к политике приветствовали немногие. Те критики, что раньше были не слишком высокого мнения о его драматургии, теперь просили его вернуться к прежнему стилю. Перефразируя выражение «Это не нравилось никому, кроме публики», можно сказать следующее: «Частые выступления Гарольда в защиту прав человека не нравились никому — кроме тех, кого он защищал».

И все-таки Гарольд решительно отвергал мысль, что для художника дело чести — быть верным лишь искусству, пренебрегая гражданской ответственностью. У художника, полагал он, есть обязательства, — просто потому, что он еще и гражданин, — и с каждым годом его вера в справедливость этой идеи росла. С другой стороны, всегда были люди — не обязательно критики, — верившие, что лучше всего Гарольд заявляет о своей общественной позиции, когда просто пишет пьесы, а если не пишет — молчит. Иначе говоря, оставьте политику политикам. (Такой точки зрения придерживался и мой отец: он был убежден, что палата лордов самое подходящее место для политических дебатов и так и не смог понять, почему у Гарольда нет ни малейшего желания туда попасть.) Гарольда даже обвиняли в том, что он «злоупотребляет» своим положением всемирно известного драматурга, ведь были все основания утверждать, что он, как многие другие художники прошлого, а в новейшее время — Артур Миллер, пользуется куда большей популярностью за рубежом, чем у себя на родине. Такому обвинению Гарольд радовался.

Следует отметить, что в его интересе к политике не было ничего поверхностного. Как мне казалось, Гарольд тратил на изучение волновавших его вопросов большую часть дня. Кабинет на Обри-роуд постепенно стал чем-то вроде склада правозащитной литературы. Здесь он черпал материал для своих речей, своих выступлений по телевидению, привлекавших внимание к широкому кругу вопросов.

Тем не менее отнюдь не все, кто вступал с Гарольдом в политические дискуссии в восьмидесятые и девяностые годы, считали, что им так уж посчастливилось. У меня в дневнике записано, что в 1981 году в Нью-Йорке у Гарольда вышла ссора с Джоан Дидион [57] Джоан Дидион (р. 1934) — американская писательница и журналистка. по поводу политики США в отношении Сальвадора. Джоан нанесла ответный удар: «А как насчет Фолклендских островов». То ли Джоан назвала Гарольда «безрассудным», то ли он ее, но, конечно же, прощаясь, они обнялись в знак примирения.

Безрассуден — пусть, но был ли он прав? Гарольд отвечал на этот вопрос вопросом: «Почему они не уделяют внимания тому, что меня возмущает?» Конечно же, обвинения в «безрассудстве» или «противоречии здравому смыслу» часто предъявлялись Гарольду во время политических дискуссий — признаюсь, я и сама иногда бросала ему: «Как можно забывать о судьбе писателя на Кубе…» После смерти Гарольда среди тех вещиц, что он хранил в своем столе, я нашла карточку, оставшуюся от какого-то званого обеда, где курсивом значилось: «Антония». Вероятно, в тот вечер на противоположной стороне стола случился очередной спор. На обратной стороне карточки я нацарапала: «Дорогой, ты прав. ЗАМОЛЧИ». Разумеется, именно так я тогда и чувствовала: и я была польщена и тронута тем, что Гарольд сохранил карточку на память.

В сущности, усилия, предпринимаемые Гарольдом в области международного протеста, были направлены на Латинскую и Южную Америку, в особенности, Никарагуа. Потом — на Восточную Европу и поддержку диссидентов, в особенности, в Чехословакии. И, наконец, — на Турцию. Хотя наши английские друзья по-разному воспринимали участие Гарольда в этих кампаниях (к примеру, Восточная Европа вызывала у них большее сочувствие, чем Латинская Америка), я видела, когда мне удавалось взглянуть на ситуацию со стороны, что Гарольд, в сущности, не был ни разумен, ни безрассуден. Он был всерьез обеспокоен несправедливостью во всем мире и питал глубокое отвращение к авторитаризму, где бы с ним ни сталкивался, причем с самой юности: отказ от службы в британской армии (еще когда ему было восемнадцать), возможно, стал самым ранним проявлением этой позиции. Много позже я заметила в одном интервью, что Гарольд подвергал сомнению любые правила, кроме правил игры в крикет.

Весной 1985 года Гарольд побывал в Турции вместе с Артуром Миллером в качестве представителя Международного ПЕН-клуба — в знак протеста против арестов и пыток в отношении интеллектуалов. Его сопровождал молодой писатель по имени Орхан Памук.

Следующую пьесу, «Горный язык», Гарольд написал из сочувствия угнетенным курдам: он узнал, что курдский язык под запретом — даже для самих курдов, и увидел в этом мрачный символ угнетения — а угнетение для него было тесно связано с языком. Гарольд начал писать эту вещь сразу же по возвращении в Англию, а потом отложил ее до 1986-го.

Мы с Гарольдом самым решительным образом отреагировали на фетву против нашего друга Салмана Рушди.

В январе 1989 года, когда мы были в Венеции, у нас впервые возникло подозрение, что, возможно, происходит нечто из ряда вон выходящее — и ужасное. Мы поехали туда, чтобы Гарольд мог погрузиться в местную атмосферу: он тогда писал сценарий по «Утешению незнакомцев» Иэна Макьюэна [58] Фильм по роману Иэна Макьюэна (р. 1948), адаптированному Пинтером, был снят режиссером Полом Шредером в 1990 г. с Хелен Миррен и Кристофером Уокеном. . По утрам Гарольд, одетый в черный шелковый халат, сидел в отеле «Даниэли», «размышляя о способах убийства Колина» — имеется в виду неудачливый, обреченный молодой человек из романа Иэна. Стоял невероятный туман, скрывавший от нас лагуну, что, в сущности, вполне соответствовало мрачному, захватывающему повествованию о тихих венецианских заводях.

Это элегическое настроение было нарушено, когда мы увидели, как книгу Салмана «Сатанинские стихи» публично сжигают в Брэдфорде [59] Город в Западном Йоркшире, мусульманская община которого развязала агрессивную кампанию против книги Рушди. Впоследствии в городе происходили волнения на межрелигиозной почве, и сегодня он фактически поделен на части различными этническими и религиозными группами. под аккомпанемент гортанных возгласов. Мы смотрели на костер и не могли понять, неужели это и вправду происходит в Англии? Мы оба прожили довольно долгую жизнь и помнили цитату из Гейне, к которой часто обращались люди 1930-х годов, говоря о Германии и подъеме нацизма: «…Там, где книги жгут, там и людей потом в огонь бросают» [60] Строки из трагедии Генриха Гейне «Альманзор». Перевод В. Зоргенфрея. .