Юрий Алянский - Театр в квадрате обстрела

У репродукторов, как и у людей, появились разные профессии и разные характеры. Одни усердно трудились на подъездных путях больших железнодорожных узлов, командуя маневровыми паровозами. Другие оглашали парки культуры и отдыха тяжелым грохотом «легкой» музыки. Третьи громко, но невнятно бормотали что-то под сводами ленинградских вокзалов. Четвертые настойчиво приглашали граждан в кабины междугородных телефонных станций.

Герой моего рассказа был универсалом. Он транслировал симфоническую музыку, тревожил соседей вечерним джазом. И это именно он заставил остановиться и замереть многомиллионный город, когда летним воскресным утром сообщил, что началась война. Он все повторял свое сообщение тревожным голосом диктора, имя которого ему предстояло прославить. И с каждым повторением, с каждым звуком, вылетавшим из бумажных «тарелок» и железных раструбов, холод проникал в душу.

С этого дня мы не выключали репродукторы ни днем, ни ночью. И по ночам, когда не было передач, в черной «тарелке» стучал метроном, и каждый знал: Ленинград живет и сражается.

Особую службу несли уличные динамики. Они были укреплены с таким расчетом, чтобы прохожий непрерывно находился в зоне их звучания: один динамик «провожал» пешехода, другой тут же «встречал» его. Так вели они ленинградцев тяжкими блокадными маршрутами улиц. Во время обстрелов динамики сейчас же переходили в распоряжение МПВО, предупреждали людей об опасности и спасли сотни человеческих жизней. Радио стало неотъемлемой частью жизни — как кусочек хлеба, стакан кипятку, вязанка дров.

Герой Советского Союза И. Каберов рассказывал, как он слушал речь Вишневского в одной из ленинградских квартир. Неожиданно, в середине речи, в репродукторе раздался треск и голос оборвался. «Это еще хорошо, — сказала хозяйка дома, — он тут два дня совсем молчал. На днях бомбой соседний дом разрушило, так у нас всё со стен — на пол. Репродуктор тоже упал, но теперь кое-как починили, хоть и трещит иногда, а все же действует. Без хлеба жить еще можно, но уж без радио никак нельзя. Эти два дня, я думала, не проживу: тихо в комнате, как в могиле, будто тебя заживо похоронили».

Может быть именно тот самый репродуктор, много раз раненный и залеченный, тот, что дороже хлеба, и висит теперь на музейной стене?

Работники радио многое узнавали раньше других. И раньше, чем, услышав правительственное сообщение, вздрогнула великая страна, они уже знали о вероломном нападении врага. Перестроиться мгновенно работники радиовещания, разумеется, не могли. В первые военные дни никто толком не знал, о чем рассказывать людям по радио. План вещания был безнадежно смят. Передачи возникали или снимались неожиданно. Радио и раньше походило на горячий цех. Теперь здесь царила вулканическая атмосфера. Чаще шли в эфир митинги, марши, песни, наспех написанные стихи. Репродукторы хрипли от надрыва. На пожелтевших страницах тогдашних передач — много восклицательных знаков, скороспелых заверений, оптимистических прогнозов. Но слова: «Внимание, говорит Ленинград!» — звучали все значительнее и драматичнее. Из простой информации они начинали превращаться в символ стойкости города.

Позывные становились клятвой.

Уже 1 июля сорок первого года репродукторы сообщили: «Товарищи радиослушатели! С сегодняшнего дня мы начинаем ежедневно выпускать передачи, которые мы назвали «Радиохроника»… Нужно бить заклятого врага не только оружием Красной Армии, но и словом, бить словом так, чтобы вся мерзость, вся подлость и все коварство фашизма были беспощадно обнажены…»

Так родилась «Радиохроника» — спутник ленинградцев на блокадном пути. Ей предстояло стать ежедневным, а позднее — почти ежедневным блокадным радиожурналом последних событий, искусства, поэзии. В дни войны и блокады вышло около пятисот номеров «Радиохроники». С ее страниц звучали голоса писателей, артистов, ученых, рабочих, воинов. Выступала Вера Кетлинская, ставшая в дни войны ответственным секретарем Ленинградского отделения Союза писателей. Звучали нежные и сильные строфы Ольги Берггольц, железные строчки Николая Тихонова, по-русски напевные стихи Александра Прокофьева. Михаил Зощенко и Евгений Шварц писали для радио рассказы, фельетоны, сценки, иные из которых пережили войну и прочно вошли в литературу; так случилось, к примеру, с зощенковской «Рогулькой». Дикторы и актеры читали у микрофона статьи Алексея Толстого, Ильи Эренбурга, рассказы Бориса Лавренева. До февраля сорок второго года читал свои стихи поэт Владимир Волженин: в феврале он умер от голода. Каждый день шел в эфир поток информации не только о быте города, но и о его искусстве.

Говорит Ленинград!.. «Радиохроника»… Ленинградский блокнот…

«Двенадцать часов дня. У подъезда театра трудятся несколько человек в рабочих комбинезонах. Руками, защищенными брезентовыми рукавицами, они тащат железные листы, старые водопроводные трубы, мотки проволоки, они очищают здание театра от хлама. Один из этих людей взглядывает на вас, и вы чувствуете что-то знакомое в его лице. Ах, это он — родовитый испанский гидальго. Он выходил на сцену в костюме, отличавшем изысканный вкус. Его холеные руки были украшены кружевными манжетами. Он подметал пыль страусовым пером лихо заломленной шляпы, приветствуя прекрасную вдову. Но сейчас он забыл о своем гидальго, пот струится по его загорелому лицу, он занят водопроводными трубами, деревянными ящиками, мотками проволоки. Много работы. Еще очень много работы…»

Говорит Ленинград! «Радиохроника!» Круглые сутки работает редакция «Боевого карандаша» — ее продукция вывешивается на стенах домов, в окнах магазинов (муляжи, изображающие продукты питания, сейчас не к месту), а «Радиохроника» рассказывает о работе редакции. В зале Дома культуры Промкооперации состоялась встреча зрителей с коллективом Театра Краснознаменного Балтийского флота — «Радиохроника» транслирует один из номеров показанной программы. Артистки занимаются на курсах медсестер, проходят практику в госпиталях и тут же, после «основной» работы, дают концерты… Михаил Константинович Каргер, профессор Академии художеств, коммунист, ушедший добровольцем на фронт, обращается к ученикам, оставшимся в стенах Академии, и напоминает, что скоро потребуется много специалистов по раскопкам, реставрации и изучению древнерусских памятников, которые изуродованы фашистскими варварами…

Искусство приспосабливалось к войне. Привыкало к новому своему положению. Готовилось к сопротивлению. Художники стремились помочь там, где могли.

«Говорит Ленинград! Слушайте выступление Алексея Максимовича Смирнова».

«Я, старый театральный режиссер, мог пойти работать в какую-нибудь концертную бригаду, но мне хотелось делать то, что сейчас всего нужнее. Идти добровольцем в армию я не мог в силу своего возраста. Я поступил в проектно-монтажную мастерскую, выполняющую оборонные заказы. Приняли меня кузнецом. В мастерскую я поступил не один — привел с собой и мою дочку Анну. Она стала сварщицей…»