Александр Мацкин - Орленев

для крестьян с участием первоклассных актеров — голицынский

опыт его разохотил.

Сбор своей небольшой труппы, всего из семи человек, он на¬

значил в уездном городке неподалеку от Харькова и разослал

телеграммы с таким интригующим текстом: «Приглашаю в Нью-

Йорк с остановкой в Ахтырке». Как только актеры собрались, он

объявил им план поездки. Про свою депрессию в хлопотах он

забыл.

По пути в Америку он побывал в Варшаве, где играл «Приви¬

дения» и «Строителя Сольнеса», и в Кракове, где увиделся со

знаменитым Сольским, патриархом польской сцены (тогда ему

было уже пятьдесят шесть лет, и он прожил еще сорок три года,

тоже отданные театру). Встреча у них была шумная и друже¬

ственная и закончилась на рассвете на пустынной площади

в центре Кракова; здесь Орленев «задал старым Сукенницам *

гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?». Монолог этот он ис¬

полнил прямо замечательно. Что и говорить, перед нами был

большой артист» 31. В свою очередь Орленеву понравилось искус¬

ство Сольского. На прощание польский актер щедро поделился

с русским коллегой фотографиями макетов и рисунками костю¬

мов и гримов.

Из Кракова Орленев вернулся в Варшаву и, продолжая вы¬

ступать в ибсеновских спектаклях, готовился к заграничной

поездке. Путь его лежал через Либаву (Лиепая), оттуда на ста¬

ром давно отслужившем свой век пароходе он отправился в Аме¬

рику. Из всех его морских путешествий это было самое неспо¬

койное. 3 января 1912 года уже начались его гастроли в Нью-

Йорке в театре «Гарибальди». Для открытия шел «Бранд».

Американские газеты отметили возвращение «прекрасного

русского актера» и отдали должное смелости его, «на крохотной

сцене маленького театра поставившего большую эпическую драму

Ибсена»32. Еще примечательней, что «Бранд» никогда до того

полностью не ставился в Нью-Йорке, и первым на это решился

Орленев, что «уже само по себе событие». Не все тонкости интер¬

претации пьесы труппой Орленева были доступны зрителю, не

знающему русского языка. «Остаются незамеченными необыкно¬

венные нюансы, нежные оттенки живого слова». Но бывает кра¬

сота в театре, подымающаяся над языковыми барьерами, когда

вокруг актера на сцене образуется «тот особенный ореол», кото¬

рый критик Мэйли называет «магнетизмом богато одаренной лич¬

ности». В такие минуты можно не знать в точности «слов, произ¬

носимых Орленевым, потому что зрение, слух, разум и душа

вполне созвучны ему в огромном чувстве удовлетворения и во¬

сторга» 33. И никаких при этом обстановочных эффектов, только

актер и зритель, лицом к лицу.

А какие могли быть эффекты в старом театре «Гарибальди»,

тесном, неудобном, плохо отапливавшемся в ту холодную снеж¬

ную зиму 1912 года? Как ни странно, неблагоустройство это не

отразилось на сборах, они были не битковые, по вполне устойчи¬

вые, и устроитель поездки не унывал. Состав публики был при¬

мерно такой же, как во время первых гастролей: эмигранты из

* Торговые ряды в Кракове — архитектурный памятник XIV—XVI веков.

России и искушенные театралы, представители интеллектуаль¬

ных верхов, включая критику из бесчисленных газет, выходив¬

ших тогда в Нью-Йорке.

В первых откликах этой критики обращает на себя внимание

одна повторяющаяся тема: шесть лет назад Орленев приезжал

в Америку с Назимовой, и как по-разному сложились их судьбы.

Она стала одной из звезд театрального Бродвея. Он при всей из¬

вестности у себя на родине — в Америке выступает где-то на за¬

дворках, в грязном маленьком театре, куда не заманишь и звезд

третьей величины. Чем объяснить этот контраст? Ведь «дарова¬

ние Назимовой, несмотря на свою исключительность, уступает

дарованию ее соотечественника, делившего с ней первые не¬

взгоды в нашей стране»,—замечает та же «Нью-Йорк тайме».

Может быть, тем, что у Назимовой помимо таланта игры есть

еще талант адаптации, она как личность гораздо пластичней,

уживчивей, чем Орленев с его брандовским неистовством. Не¬

сколько позже, в середине марта, Назимова в одном газетном ин¬

тервью скажет, что Орленев при всем его своеволии и эгоцент¬

ризме скорей выбрал бы мученичество, чем успех, оплаченный

ценой отступничества.

После нескольких представлений «Бранда» он дал репортеру

американского журнала «Кольере» интервью, в котором говорил,

что глубоко сочувствует Бранду, хотя и до известного предела.

Герой Ибсена приходит к убеждению, что общество, построен¬

ное на неправедной основе, всегда старается заставить человека

поступать тривиальным или недостойным образом. Моральное

и духовное совершенствование является целью жизни Бранда, и

в стремлении к этому возвышенному идеалу рядовые люди отбра¬

сываются им с пути и остаются на обочине. Потому идеализм

Бранда содержит в себе трагический элемент и несет гибель для

многих, в том числе и самых для него близких. Он, Орленев, вос¬

хищается Брандом и в то же время видит трагическую уязви¬

мость его идеализма. Он ведет роль со сдержанным чувством,

настолько сдержанным, чтобы игра казалась даже холодной.

Но идеи Бранда, по мысли Орленева, очень важны для обще¬

ства, погрязшего в практицизме. Репортер журнала спросил его,

не видит ли он чего-либо привлекательного в практической

жизни, в деловых интересах, в материалистических стремлениях

людей, в частности — американцев. Улыбаясь, Орленев сказал,

что все зависит от того, как понимать этот практицизм: «Так на¬

зываемые практические люди не замечают настоящих дел, они

проходят мимо подлинных ценностей, мимо истинных удоволь¬

ствий и радостей жизни. Они пе замечают подлинного значения

жизни».

«Например,— продолжал Орлепев,— возьмите тот взгляд, ко¬

торый усвоен людьми при оценке ими старости. Часто говорят,

что практический человек должен признавать факты такими, ка¬

кие они есть на самом деле, и люди называют старость неизбеж¬

ностью, перед которой должен склониться человек. Для того, кто

всегда стремится вперед в своей любви к правде, не существует

старости. Люди превращаются в стариков, потому что у них нет

никаких идеалов, потому что они являются теми, которых при¬

нято называть практическими людьми». Тема практицизма как

низшей формы жизни, унижающей человека, проходит через все

высказывания Орленева той, американской поры.

В конце беседы Орлепев снова заговорил о Бранде и горячо

добавил: «Я верю, что человеческая душа становится прекрас¬

нее, когда проходит через горнило страданий и несчастий».