Александр Мацкин - Орленев

зуспешно» 14. Толстой поверил в серьезность намерений Орленева

и готов был сотрудничать с ним. А ведь прежние попытки убе¬

дить его написать пьесу, чтобы актеры могли с ней «ходить по

русским деревням», никогда не удавались, и он говорил, что

«желание интеллигенции поучать народ» кажется ему несносным

и фальшивым. По отношению к Орленеву такого скептицизма

у него не было, вероятно, потому, что, отправившись в деревню,

тот «робел, как новичок», и ждал перемен в своей внутренней

жизни. В общем, двери дома в Ясной Поляне были открыты для

Орленева. А что же в это время происходило с ним?

Он давал спектакли в Голицыне, хлопотал о постановке

«Бранда» на природе под Москвой, договаривался о новых поезд¬

ках по России, подыскивал новый репертуар и ждал вестей из

Телятинок. Прошло десять-двенадцать дней после голицынской

премьеры, и в Москву к нему, в гостиницу «Левада» (ту самую,

где когда-то он репетировал «Карамазовых»), приехал Чертков

и сообщил, что Толстой готов с ним встретиться. Давно мечтав¬

ший об этой встрече Орлеиев теперь, когда она стала возможной,

растерялся, ведь он был не только самоуверен, но и застенчив и

избегал встреч, чем-то похожих на экзамен. Так ведь печально

провалилось его свидание с Комиссаржевской; по свидетельству

Мгеброва, те полчаса, которые длилось это свидание, тон у Павла

Николаевича был развязно-деланный, актерски-наигранный,

«словно кто-то взял этого человека и поставил его на высокие,

чрезвычайно неудобные и ему совершенно ненужные ходули» 15.

Он знал этот свой порок, знал, что от смущения может потерять

узду, и не случайно, отказавшись от предложения Станиславского

(перейти в его труппу), послал к нему для объяснений Набо¬

кова. .. Как долго он ни готовился к встрече с Толстым, пригла¬

шение Черткова застало его врасплох.

Спустя много лет, полагаясь лишь на память, он подробно

описал две свои встречи с Толстым. Память подвела мемуари¬

ста; в комментариях к одному из томов Полного собрания сочи¬

нений Толстого говорится, что в сообщениях Орленева «много

путаного и выдуманного» 16. И действительно так: в воспомина¬

ниях неверно указаны некоторые даты, изменена последователь¬

ность событий, совершенно неправдоподобен, например, рассказ

о том, как была задумана их первая встреча. По словам актера,

она должна была произойти нечаянно, по случайному стечению

обстоятельств. Лев Николаевич отправится верхом на обычную

прогулку в соседний лес, где в это время Орленев будет собирать

грибы (это в начале июня), и здесь он увидит «старого наезд¬

ника», оба они удивятся друг другу, и у них затеется беседа, как

у Аркашки и Несчастливцева в «Лесе». Инсценировка довольно-

таки нелепая, и это не единственный пример! Вот почему, изла¬

гая историю этих двух встреч, мы будем по возможности дер¬

жаться точно зафиксированных фактов.

Медлить нельзя было — Толстой ждал, и Орленев поехал

к Черткову, вырядившись отчаянным франтом. В момент отъезда

из «Левады» к нему в номер вошел Вронский и, обратив внимание

на его необычайно щегольской вид, спросил, куда это он собрался.

«Ты понимаешь, Ваня,—ответил Орленев,—я еду к Толстому, и

вот видишь — он опростился, а я осложнился» 17. Странный оскар-

уайльдовский дендизм в сочетании со скромной матроской был

своего рода «желтой кофтой» футуризма, вызовом от недостатка

уверенности в себе, формой самоутверждения. В таком состоянии

бравады и плохо скрытого волнения он приехал в Телятинки, где

и должна была состояться его встреча с Толстым. Нервы Павла

Николаевича были на пределе, и все, с чем он столкнулся в доме

Черткова, раздражало его своей нарочитостью: для чего взрослые,

интеллигентные, умные люди ведут эту несуразную игру, от ко¬

торой так и разит фарисейством?

Можно быть вегетарианцем, но зачем превращать еду в культ

редьки и постного масла? И почему вместо натурального кофе,

его любимого «мокко», которым его так щедро угощали Черт¬

ковы в Англии, здесь пьют овсяный или, может быть, желудевый?

Что это — тоже знак опрощения? Очень обозлился Орленев, когда

после завтрака Чертков принес ему в комнату несколько книжек,

и среди них брошюру «О вреде пьянства». Это был явный намек

на его слабость, и он чуть было не ответил дерзостью, но в по¬

следнюю минуту сдержался. Пять лет назад в Брайтоне ему

удалось разогнать скуку в «чертковском скиту», теперь он чув¬

ствовал свое бессилие перед этой угнетающей обрядностью. В се¬

редине дня выяснилось, что Толстой заболел и просит Орленева

приехать к нему в Ясную Поляну. Все в доме всполошились, и

прежде всего сам Чертков, искренне озабоченный, чтобы встреча

прошла наилучшим образом. От этого Орленев чувствовал себя

еще более неловко и окончательно сбился с тона.

Первое впечатление от Ясной Поляны у него тоже было

обескураживающее; все, что он увидел здесь, преломлялось че¬

рез образ Черткова. Ему показалось, что этикет, установленный

в доме Толстого,— мальчик, одетый в костюм казачка, доклады¬

вающий о посетителях (а был ли этот мальчик?—Я. АТ), свет¬

ская похвала Софьи Андреевны и т. д.— не вяжется с его вели¬

чием. Когда же несколько минут спустя его провели в комнату

к Толстому, в этом сгорбившемся старике с поникшей головой он

не уловил того «чувства вечности, которое мечтал найти»18.

Сперва его испугала барственность и традиция помещичьего

дома, теперь он столкнулся с обыденностью, бессмертия которой

сразу не понял. В черновых вариантах мемуаров Орленева (хра¬

нящихся у его дочери Надежды Павловны) говорится, что он не

мог простить Толстому его статью «О Шекспире и о драме»,

в которой Лев Николаевич «так унизил и прибил» среди прочих

и Гамлета, утверждая, что «нет никакой возможности найти ка¬

кое-либо объяснение» его поступкам и речам, а стало быть, нет

никакой возможности «приписать ему какой бы то ни было ха¬

рактер» 19. Что это — ошибка или мистификация?— спрашивает

себя Орленев, и в том и в другом случае упрекая Толстого в олим¬

пийстве и гордыне. Обдумывая свой будущий разговор с ним, он

предполагал затронуть эту тревожащую его шекспировскую тему,

но теперь, увидев углубившегося в свои мысли, как ему показа¬

лось, физически очень немощного восьмидесятидвухлетнего ста¬

рика, он не нашел нужных для того слов и, как пишет в мемуа¬

рах, «скоро превозмог в себе смутное чувство неприязни» 20.

В эту первую встречу он говорил очень мало. После долгой

паузы Толстой спросил у него, что он играет для крестьян. Он