Александр Мацкин - Орленев

праздниками. Слушая бессмертные монологи, он понимал, что на

этих вершинах духа его отец прячется от неприглядности жизни.

Но и в мире классической трагедии не было благополучных раз¬

вязок.

Николай Тихонович не подозревал, чем кончатся их мирные

вечера художественного чтения. Он мечтал о том, чтобы его сын

получил высшее образование, никаких других честолюбивых пла¬

нов у него не осталось. Этому плану не суждено было сбыться.

Возможно, Орленев долго тянул бы гимназическую лямку, если

бы не допустил грубой небрежности. Открыв для себя Шиллера,

он днем и ночью разучивал роль Фердинанда в трагедии «Ковар¬

ство и любовь» и, по легкомыслию не подумавши о последствиях,

вписал реплики из роли в первую попавшуюся ему тетрадку,—

а это была тетрадка для латинских слов. Дерзкий вызов академи¬

ческому порядку, хотя и совершенно бессознательный. Злосчаст¬

ная тетрадка попалась учителю, и он с недоумением прочитал

бурные любовные признания героя драмы: «Ты моя, Луиза, хотя

небо и ад встали между нами! ..» «Опасности лишь придадут

больше прелести моей Луизе!» — Кто эта Луиза? — с дрожью

в голосе спросил учитель, подумав, что он у порога какой-то скан¬

дальной тайны. Орленев пытался оправдываться, но тщетно, он

был пойман с поличным; если даже допустить, что его Луиза вы¬

сокого классического происхождения, такой проступок по гимна¬

зическому статуту не мог остаться безнаказанным: нельзя путать

божественную латынь с низменной игрой в театр! Конец этой ве¬

селой истории был печальным. Вызвали отца, заседал педагогиче¬

ский совет, и Орленева, за которым числились и другие провин¬

ности, выгнали из гимназии. Он перенес эту катастрофу спо¬

койно: случилось то, что должно было случиться. Теперь ничто

не помешает ему стать актером.

Отцовское поклонение искусству задело сына уже в нежном

возрасте. Он охотно читал «Записки сумасшедшего» гостям, бы¬

вавшим в их доме, и товарищам по второй классической гимназии

на Разгуляе, где несколько лет был пансионером. Модель у него

была известная: Андреев-Бурлак, прославившийся исполнением

этой повести. Слушатели удивлялись, как ловко юный любитель

повторяет манеру чтения знаменитого актера. Но гимназист Орле¬

нев был не только копировщиком чужой игры; в какой-то момент

в его повторениях появлялись новые подробности. Так, например,

в его передаче повести Гоголя была клиническая картина бо¬

лезни, пугающая достоверностью всех стадий распада человека,

его погружения в тьму. Но был у его Поприщина и момент само¬

услаждения, когда бредовая идея подымала титулярного совет¬

ника над зловещей обыденностью и, упоенный своей значитель¬

ностью, он чувствовал себя персоной, генералом, королем Испа¬

нии. Трудно понять, откуда у подростка двенадцати-тринадцати

лет возникали такие прозрения. Видимо, актерская интуиция мо¬

жет проявиться и в очень раннем возрасте, хотя театр — искус¬

ство взрослых и вундеркиндов в нем не бывает. Орленев шел от

известного образца, но в чем-то уклонялся от него, и в этих по¬

правках или ретушевке заключалось начало его творчества.

Когда Николай Тихонович узнал, что его сын хочет стать ак¬

тером и собирается поступить в театральную школу, он надолго

потерял покой. Страстный поклонник искусства сразу опомнился,

к нему вернулось благоразумие; одно дело невинное любитель¬

ство на пороге старости, другое — профессия на всю жизнь. Он

отнесся с недоверием к этой авантюре и, чтобы проверить себя,

пошел за советом к Самарину, ученику и ближайшему преемнику

Щепкина; тот сказал, что актеру в новые времена нужно универ¬

ситетское образование. И тогда Николай Тихонович проявил твер¬

дость и запретил сыну думать о театре. Но было уже поздно, ни¬

что не могло изменить его решения. Даже разрыв с семьей.

Быстро промелькнули последние месяцы его оседлой москов¬

ской жизни; в двадцатые годы он сравнивал их с кинематографи¬

ческой лентой, имея в виду немой фильм с его мельканием лиц

и стремительностью движений. Одно событие сменяло другое. Из

одной гимназии его выгнали, другую он бросил. Держал экзамен

в училище при императорских театрах и легко попал в ученики-

экстерны. На экзамене он читал стихотворение Никитина «Порча»

(«Болесть»), то самое стихотворение, которое без малого четверть

века спустя он прочтет Толстому в Ясной Поляне. Читал Орленев

хорошо и на экзамене и вдруг запнулся — ему показалось, что

коллегия судей и экспертов во главе с Г. Н. Федотовой слушает

его рассеянно, без достаточного внимания, что называется, впол¬

уха. Улыбнувшись, он на мгновение замолчал и обратился к экза¬

менаторам с просьбой разрешить ему, поскольку стихотворение

длинное — целых сто двадцать строк — и, очевидно, скучное,

сразу прочесть его последние строфы. Это было вопиющее нару¬

шение правил, но в улыбке Орленева было столько доверчивости,

и вид при этом был у него такой лукаво-заговорщицкий, и он был

так застенчиво-скромен, хотя держался уверенно, что достойней¬

ший ареопаг, не совещаясь, единодушно принял его в школу, как

многообещающего актера на комические роли.

В училище по собственному выбору он готовил главную роль

«современного Кречинского» в модной пьесе «Наш друг Неклю-

жев», но по молодости и недостатку солидности, необходимой

в этом случае, не получил ее; ему досталась в этой же пьесе роль

Капитоши, комика-простака, которую позже (в весеннем пробном

дебюте) отметил Островский. В протоколе испытаний, «бывших

на сцене Малого театра в марте 1886 года», Александр Николае¬

вич записал, что у «очень молодого артиста» Орлова «хорошие за¬

датки», хотя он «недостаточно подготовлен»6. Островский был

скуп на похвалы, особенно когда речь шла об актерах с еще не

установившимся, не развитым дарованием. Собственно говоря, Ор-

ленева он тоже не хвалил, он только сказал: «Этого надо взять» 7.

Но если учесть, что взять его он хотел в школу особо одаренных

молодых людей, с создания которой и должны были начаться ре¬

формы в театре, смысл сказанных слов станет ясным.

Потом, когда сезон кончился, полный надежд и впечатлений

от знакомства с искусством корифеев Малого театра (в год своего

ученичества он не раз выступал в толпе на его сцене), Орленев

уехал в деревню под Москву и провел там на природе счастливое

лето. Делил время между охотой, рыбной ловлей и игрой, читал

в лицах стихи и пьесы, в его репертуаре были даже сцены из

пушкинского «Бориса Годунова». Какой-то поп-расстрига играл