Андрей Румянцев - Вампилов

Но отступать нельзя: любой “обскольз” в Москве дома будет расценен как неудача, и твои “доброжелатели” заулюлюкают во всех углах Дома литераторов, а хуже того — родного издательства со всеми вытекающими отсюда планвыводами. И наоборот: публикация в Москве надолго создаст тебе иммунитет…»

«Комнату, в которой жил Вампилов, — рассказывал другой сокурсник Саши по ВЛК, прозаик Николай Сидоров, — мы в шутку именовали “постоянным представительством сибиряков в Москве”. Здесь бывали совсем еще тогда молодые и никому не известные литераторы Валентин Распутин, Вячеслав Шугаев, Дмитрий Сергеев, Геннадий Николаев и многие другие. Появлялись они в одиночку и целыми делегациями. И у Вампилова прибавлялось приятных хлопот. Он бегал по этажу, изыскивая возможность расселения своих земляков. Места, конечно, находились для всех. Слушатели курсов выручали друг друга. Сами переселялись к соседям, а комнаты оставляли гостям. Так поступал и Вампилов.

Мой родной город Владимир всего в трех часах езды на электричке от Москвы. Поэтому я частенько уезжал на выходные домой. Ключ от комнаты, как правило, оставлял у Саши. Случалось, через день-другой возвернешься поздно вечером обратно, а в комнате почивают сибиряки. Тогда стучишься к соседу и просишь приюта.

Приезд к Саше земляков в общежитии был всегда заметен. И не только шумными чаепитиями, когда людям за столом тесно, а дружбе и веселью просторно. В такие дни из-за его двери доносились звуки гитары, песен. Саша играл на семиструнной вдохновенно и мастерски. Нередко и пел под собственный аккомпанемент».

«Посиделки» земляков в вампиловской комнате общежития в многочисленных мемуарах обросли анекдотами и байками. Но, признаться, их любопытно читать, потому что смешное или забавное так соответствует характеру комедиографа! Не пропустим и мы один из забавных случаев, описанный Г. Машкиным:

«Как-то в общежитии… приключилась беда со студентом-выпускником из Грозного. Сдав государственные экзамены, студенты по традиции сжигали во дворе на костре шпаргалки, конспекты, черновики. В пылу расставания со студенческой атрибутикой грозненский драматург сжег единственный экземпляр пьесы-сказки, которую собирался ставить театр его города. С черными потеками на щеках выпускник прибежал в комнату Вампилова, где за вечерним чаем расположилось наше братство.

— Мой волшебный пьес! — навзрыд сообщил грознинец. — Сгорел мой волшебный пьес!

Мы всё поняли, только не знали — плакать или смеяться. Вампилов мгновенно нашел действенный выход. Успокоив меньшего брата по перу, он с его помощью пересказал нам сюжет пьесы, где действовал злой дух, которому отдавалась в жертву юная красавица, и богатырь, с приключениями спасающий девушку из лап чудища. Потом Вампилов подтолкнул юного драматурга к двери, шепнув ему на ухо какую-то просьбу, и громко объявил:

— Пока ты, Шамиль, съездишь к землякам, восстановим твой “волшебный пьес”.

Как только затихли шаги грознинца, Вампилов раздал нам бумагу, распределил пьесу по кускам и назначил каждому сцену. Получилось по четыре-пять страниц на брата. Работа закипела, и скоро Вампилов уже сбивал куски, вычитывая их поднаторелым взглядом мастера.

Когда возвратился грознинец с бутылкой, оплетенной лозой, пьеса была готова. Юный драматург впился в нее черными очами и одним духом прочитал до слова “занавес”. Мы молча следили за ним, не прикасаясь к оплетенной бутылке. Вдруг наше юное дарование вскочило, вытянуло руки стрелками и заплясало лезгинку.

— Это же еще волшебней! — припевал кавказский драматург. — Совсем волшебный пьес! Очень волшебный! Ай, какой замечательный пьес!..

Мы от души расхохотались, а Вампилов стал расставлять на столе стаканы, чашки и баночки».

Много значили для Александра в эти московские месяцы новые литературные и театральные знакомства, завязавшаяся дружба с близкими по духу писателями. Литературная жизнь первой половины 1960-х годов была уникальной. Появились документальные и художественные произведения о репрессиях прошлых лет, о лагерной жизни невинно осужденных. Казалось, не было завзятых книголюбов, которые не прочитали бы повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», опубликованную в «Новом мире». Помню, как, ошеломленные этим сочинением, мы, журналисты молодежной газеты, решили перепечатать повесть на ее страницах. После первого же номера с публикацией в редакцию прибыл секретарь обкома партии по идеологии. Состоялся разговор, во время которого гость «отечески» убеждал нас не раздувать шум вокруг повести, помня, что у страны сегодня грандиозные планы и светлые перспективы. Публикация прекратилась.

По-новому, раня душу жестокой правдой, рассказали о войне в своих романах и повестях ее ратники переднего края В. Некрасов («В окопах Сталинграда»), Ю. Бондарев («Тишина»), В. Астафьев («Пастух и пастушка»), В. Быков («Сотников»), Е. Носов («Усвятские шлемоносцы»), В. Кондратьев («Сашка»). Уже безбоязненно читались в кругу любителей поэзии строки А. Межирова:

Или Я. Смелякова — о «пламенной революционерке»:

Да и жизнь вокруг, особенно рабочая, колхозная, явилась во многих произведениях без прикрас, словно она давно искала и наконец нашла своих смелых и правдивых глашатаев. Напечатали рассказы, повести, романы тот же А. Солженицын («Матренин двор»), Ф. Абрамов («Пряслины»), Б. Можаев («Чужой»), М. Алексеев («Вишневый омут» и «Хлеб — имя существительное»), В. Белов («Привычное дело»).

Да и рядом с Вампиловым, в родном Иркутске, писатели словно бы взглянули на окружающее другими глазами, вспомнили пережитое зрелой и чуткой памятью. Прозаик, фронтовик Алексей Зверев напечатал пронзительные рассказы «Гарусный платок», «Пантелей». Друг и ровесник Александра Валентин Распутин опубликовал рассказы высокого классического звучания «Василий и Василиса», «Встреча», «Рудольфио», читал в дружеской компании страницы повести «Деньги для Марии». Это была литература, которая совершенно не отвечала идеологическим требованиям: в ней и положительных героев трудно сыскать, и «советский образ жизни» не привлекателен, и партийность с народностью не ночевали. Живые ростки такой литературы в лучшем случае не замечались официальной критикой, а в худшем — оценивались с бесконечными ссылками на идейные «просчеты» и «недостатке». Бывало, и выпалывались, как сорняки.

Думается, читатель поймет, почему душевная приязнь свела Вампилова в Москве не с теми, кто лицедействовал на шумных эстрадно-поэтических вечерах, был автором модных пьес, писал прозу по западным образцам.