Андрей Румянцев - Вампилов

Повод нашелся. Александр решил поступить на двухгодичные Высшие литературные курсы, действующие при Московском литературном институте им. Горького. Правда, слушателем курсов мог стать только член Союза писателей. Что ж, нужно подождать, документы о приеме уже лежат в правлении творческого союза. В конце 1965 года Вампилов уезжает в Ялту, в писательский Дом творчества имени Чехова. Оттуда он пишет жене:

«Здравствуй, Оля!..

Дела мои таковы: сижу в Ялте, пишу помаленьку пьесу под названием “Кладбище слонов”. В Ялте тепло, по-нашему то ли конец мая, то ли начало сентября. Трава, во всяком случае, зеленая. В море, правда, уже не купаются. Деньги по дороге в Ялту я не получил, не получу и тотчас по возвращении. Перед отправкой в цензуру надо будет еще кое-что сделать, причем сделать это я могу только по возвращении в Москву. А потом еще перепечатать, а там они неделю-две читают, таким образом, деньги из Иркутского издательства придут тебе раньше…

Ну вот. Как твои дела? Как здоровье? Что экзамены? Напиши мне срочно…

Жду писем. Целую.

Александр».

К этому письму тоже необходимы краткие комментарии. Деньги за пьесу, о которых говорит Александр, — это ожидаемый гонорар за комедию «Прощание в июне», еще не разрешенную к постановке цензурой. А деньги из Иркутского издательства — гонорар за публикацию той же пьесы в первом номере альманаха «Ангара» за 1966 год. Альманах выпускался тогда в родном городе драматурга местным издательством.

Наконец, в карманной книжице Вампилова появляется запись, относящаяся к 1966 году: «14 февраля. Три происшествия. Видел 8½ Феллини, меня приняли в Союз писателей, Синявскому и Даниэлю дали соответственно семь и пять лет [29] Писатели А. Синявский и Ю. Даниэль были осуждены, как гласил приговор, «за антисоветскую пропаганду», а на деле — за публикацию своих произведений на Западе. . 8½ Феллини сбивает с ног, являет желание начать все с начала или молчать в тряпочку».

О фильме Феллини нужно сказать особо: он произвел на Вампилова сильное впечатление.

Александр не упускал ни одной возможности посмотреть фильмы европейских мастеров, прочесть только что изданную книгу знаменитого зарубежного писателя, особенно драматурга. Геннадий Машкин, к примеру, отметил в своих мемуарах: «Мы с Вампиловым посмотрели в Доме кино “Андалузский пес”, поставленный Бунюэлем в соавторстве с Дали, и фильм ошеломил нас своей сюрреалистической грандиозностью». И еще: «Вампилов был читателем высокой культуры, о чем свидетельствует, конечно, любовь к чтению не только беллетристики, но и пьес, сценариев. Часто он открывал для нас новых драматургов, а то и хорошо забытых старых мастеров. Так, мы, кроме русских классиков и советских драматургов, смогли прочесть Юджина О. Нила, Теннесси Уильямса, Артура Миллера, Эдуарда де Филиппо, Олби, Беккета, Дюрренматта, Ионеску, Кокто… Я храню как самый дорогой “презент” сборник сценариев Чарли Чаплина, который привез мне Саша в подарок из Москвы».

О другом фильме, посмотреть который зазвал своего товарища Вампилов, рассказал Дмитрий Сергеев. Уже одно то, что разные авторы мемуаров считали нужным упомянуть, какие новинки кино советовал им не пропустить Александр, показательно: его художественные пристрастия были необычны, значительны. Очередным фильмом, на который Вампилов пригласил Сергеева, была греческая экранизация пьесы Эврипида «Электра». Мемуарист написал о совместном походе в кинотеатр:

«На редкость удивительная постановка — блистательное соединение сценичности действия и экранной достоверности. Не так уж много хороших фильмов поставлено по пьесам, даже прекрасным. Либо выпирает неуместная на экране сценичность событий и действия, либо все задавливает тяжеловесная реалистичность бытовых подробностей. Перед постановщиками такого фильма стоит почти невыполнимая задача: соблюсти правдоподобие, какого требует экран, и сохранить условность сцены. Постановщики “Электры” достигли этого.

На дневном сеансе было много подростков. А фильм не для них, его нельзя смотреть как боевик. И тут сценическая условность, понятная не всякому зрителю и вовсе не доступная подростковому восприятию. В зале шумно, не к месту раздавался смех.

Когда фильм закончился и мы вышли на улицу, Саня вздохнул:

— Дети убивают маму — им это смешно. Очень смешная сцена.

О фильме Козинцева “Гамлет” Саня хотел написать рецензию в местную газету. Не знаю, написал ли. О сцене на кладбище он говорил:

— Одно дело, когда зритель видит череп в руках у актера на сцене и актер обращается к этому черепу: “Бедный Йорик”. Для театрального зрителя, даже в первых рядах партера, это условный череп. А в фильме череп подлинный. Сцена коробит».

Это замечания театрального человека. Замечания, которые он произносил просто, как другой — свое мнение о бытовом случае. Можно было еще раз убедиться в том, что искусство драмы во всех его проявлениях обдумывалось Вампиловым постоянно и всесторонне.

Хотя занятия на Высших литературных курсах начались с 1 сентября, Вампилову сделали исключение: он начал учебу в феврале. В начале месяца он еще в Иркутске. Об этом говорит короткое письмецо, присланное Е. Якушкиной: «Дорогой Саша! Почему Вы молчите? Я не получила от Вас ни одной строчки! Здоровы ли Вы? Комиссаржевский прочитал “Прощание”, но считает, что пьеса не для нашего театра. Я лично говорила с Эфросом, и он мне обещал прочитать эту пьесу. С Симуковым не вижусь, т. к. снова болела… Когда Вас ждать в Москве? Как 3-я пьеса? Привет маме. Обнимаю. Ваша “литконсультантша” Елена Якушкина».

Очередная полуторагодичная учеба в Москве была мало похожа на предыдущую, пятью годами раньше. Тогда он был писателем начинающим, в громких литературных кругах новичком. Ему сопутствовали надежды, а они, как известно, всегда радостны и необременительны. Теперь он уже знал тяготы профессии, предполагал, какие вериги и оковы предстоит нести. Но выбор сделан. И первые вешки на пути уже поставлены.

Сокурсник Александра, молодой драматург из Молдавии Серафим Сака, оказавшийся позже переводчиком вампиловских пьес на родной язык, оставил записки о совместной учебе. В первые дни занятий он не выделял сибиряка и в воспоминаниях о нем чистосердечно подчеркнул «обыденность», неприметность своего сверстника. Может быть, такие свидетельства, не подправленные поздней переоценкой, и привлекают нас прежде всего:

«Хочется вспомнить живой облик драматурга, который с течением времени обретает то некую загадочность, то ослепительно-ярко высвечен, да так, что едва различимы живые черты…

Впервые мы увиделись… в шумных кулуарах общежития Московского литературного института имени Горького, когда он был очень скромным и юным литератором, еще не предвещавшим последующих театральных побед…