Лев Пучков - Дело чести

Мент забрался за руль и выкатил «уазик» на дорогу. Мы расселись в салоне в том же порядке, что давеча в «Ниве», я протянул Менту ночной прибор, нетерпеливо пристукнул кулаком по лобовому стеклу и распорядился:

– Погнали!

– А помощь раненым?! – встревоженно воскликнул Братский, перекрикивая шум взревевшего двигателя. – Вам хорошо – вы целые! А мы тут кровью истекаем, блин!

– Да не боись, Игореха, мы про вас помним, – я вытащил из-под сиденья объемную кожаную аптечку и похлопал по ней ладонью. – Чуток отъедем, встанем в укромном местечке и забинтуем вас с ног до головы, как ебипетские мумии…

Джо глухо застонал, неловко ударившись плечом, когда машина в очередной раз подпрыгнула на кочке. Спохватившись, я включил фонарик и, открыв кожаный баул, начал ковыряться в нем, отыскивая обезболивающее. Содержимое аптечки было сплошь импортное – ни одного знакомого ингредиента я не обнаружил. Помимо всего прочего, в отгороженном отделении баула лежал какой-то аэрозольный баллончик без маркировки и резиновая маска, похожая на общевойсковой респиратор. Прочитать мелкие надписи, выдавленные на тюбиках и пластиковых флакончиках, из-за тряски не представлялось возможным.

– Тьфу, зараза! – досадливо пробормотал я. – Что за херня… – И обернулся к Братскому:

– Ты когда-нибудь обращался с подобной мудятиной?

Заинтересованно подавшись вперед. Братский заглянул в аптечку и воскликнул:

– Почему мудятина? Это ж самый крутой штатовский медикит! Да тут только дефибриллятора нет, а так…

– Промедол тут есть? – Я протянул Братскому аптечку с фонариком. – Посмотри, надо Джо шырнуть, а то совсем загнется.

– Тут кое-что покруче промедола имеется, – обрадованно пробормотал Братский, вытаскивая тот самый аэрозольный баллончик без маркировки и маску. – Это обезболивающий препарат, очень сильный. Ну, наркотик, естественно… Ну-ка, притормози, – попросил он Мента. – Сейчас я ему…

Мент аккуратно притормозил. Братский вдруг приложил маску к лицу, зажмурился, выронил фонарик и нажал на колпачок баллончика. Раздалось яростное шипение – струя чего-то остро пахнущего ударила мне в ноздри.

– Ты че, дурак. Бра… – только и успел пробормотать я – язык мгновенно онемел и шевелиться больше не пожелал. Что-то мягко надавило на мозг – приятная тяжесть растеклась по всем членам, по каждой клеточке организма. Спать, спать, спать… Последняя мысль, посетившая угасающее сознание, была тривиальна и абсурдна до безобразия: «Братский, сволочь… предал…»

Придя в себя, я обнаружил две неприятные вещи: наручники, сковывающие руки за спиной, и огромную кавказскую овчарку в строгом ошейнике, которая внимательно наблюдала за мной без малейшего намека на дружелюбие. Вот это псина! Вот это зубы – берцовую кость перерубит в один момент!

– Ты чей, песик? – заплетающимся языком пробормотал я – состояние было такое, будто с вечера лупанул упаковку димедрола. Песик общаться не пожелал – презрительно посмотрел на меня, как работник вытрезвителя на конченого алкаша, и, по-человечьи вздохнув, положил голову на лапы.

Осмотревшись, я обнаружил, что лежу на чисто вымытом дощатом полу в небольшой комнате с низким потолком, белеными стенами и полным отсутствием мебели. Рядом с узкой дверью, почти на уровне верхнего косяка (для наркоманов – верхняя поперечина дверной рамы) – небольшое зарешеченное окно, сквозь которое проникал дневной свет.

– Братский, пидер… и кому же ты меня сдал? – задумчиво пробормотал я вслух. Посоображал с минуту, дождался некоторого прояснения в мыслях и обругал себя за тугоумие. Более всего в настоящий момент мы нужны Зелимхану Ахсалтакову – отсюда и следует плясать. Точнее, если как следует поразмыслить, нужен ему только я один и то до определенного момента. Альтернативы нет – это однозначно. Ай, как нехорошо получилось! Несмотря на изрядно помутненное сознание, в мою легкоранимую душу как-то самопроизвольно начала вползать светлая грусть.

– Господи, как обидно!!! – со слезами в голосе воскликнул я и перевалился на бок, чтобы подняться, – нужно было глянуть в оконце, дабы определиться на предмет местонахождения. Кавказец поднял голову и тихо зарычал.

– Но-но, парень! – нежно пробубнил я, пытаясь сесть. – Я мирный! И страшно люблю собак.

Пес вдруг встал, приблизился ко мне вплотную и толчком мощной лапы повалил на пол, при этом угрожающе оскалился, обнажив здоровенные клыки.

Я замер, зажмурив глаза, – в таком обкумаренном состоянии, да еще в наручниках, нечего было и мечтать о противоборстве этому чеченскому выкормышу. Пес, понаблюдав за мной некоторое время, удалился на прежнее место и лег на пол.

– Так вот ты какой, пятнистый олень! – удивленно протянул я. – Это что ж значит – мне теперь и встать нельзя?

– Зачэм встават? – раздалось откуда-то сверху. – Лижи, атдихай!

Вздрогнув, я повернул голову – за оконцем маячил фрагмент горбоносой хари, до самых глаз заросшей бородой. Пес привскочил и потянулся к харе, подобострастно виляя хвостом. Ага, хозяин, стало быть…

– Покажись весь, а? – попросил я. – Общаться хочу. Дверь тотчас же распахнулась – в проеме картинно застыл здоровенный мужлан среднего возраста: в черкеске с галунами, лохматой папахе, с ритуальным кинжалом за поясом и золоченым аксельбантом, свешивавшимся с левого плеча на грудь. А еще на поясе у него висела дореволюционная кобура из какой-то странной кожи. В общем, киноперсонаж, да и только. Пес, радостно взвизгнув, бросился к хозяину и тяжело запрыгал рядом, пытаясь лизнуть его в нос.

– Место, Дато, – тихо приказал мужлан, кавказец послушно убежал в угол и сел на пол, преданно поедая хозяина взглядом.

– Вот это собачка! – похвалил я. – Ее что – специально натаскали на пленных? Ну, чтобы лежали, не вставали, да?

– Он барян пасот, – довольно осклабясь, сообщил мужлан. – Когда пастух ноч сипит, барян должин лижят. Кто встал – он на место палажит. Чтобы нэ убигал. Пастух сказал: «Ахра-нат!» – он ахранаит. Понял, бляд?

– Ты хочешь сказать, что дал ему команду охранять меня, как барана на выпасе? – несколько обескураженно уточнил я. – И ему по барабану – баран это или человек… Так, выходит?

– Виходыт, так, – добродушно улыбаясь, согласился мужлан – этакий здоровенный добрячок с руками штангиста и глазами профессионального убийцы. – Можишь встават: пастух уже нэ сипит – собак нэ будит тэбэ грызть! – он ласково ощерился, продемонстрировав кипенно-белые зубы.

– Наручники сними – я мирный, – попросил я. – Все равно после вашего дихлофоса еле двигаюсь – самостоятельно не встану.

– Пизьдищь, дарагой, – мужлан опять широко улыбнулся. – Вставай – гаварыт пайдем. Зелимхан тэбэ жидет.