Борис Акунин - Пелагия и чёрный монах

– В полицию думал на тебя заявить. И даже оказался бы неизвинимым, не сделав этого. Деньги у пастыря похитила! Это уж так пасть – ниже некуда! На каторгу бы тебя, самое подходящее для воровки место.

Полина Андреевна не возразила – нечего было.

– И если я не объявил тебя, беглую черницу и разбойницу, в полицейский розыск на всю империю – а тебя по рыжести и конопушкам быстро бы сыскали, – то единственно из благодарности за исцеление.

– За что? – изумилась Лисицына, думая, что ослышалась.

– Как узнал я от сестры Христины, что ты, на меня сославшись, уехала куда-то, да как понял, что ты умыслила, сразу мое здоровье на поправку пошло. Устыдился я, Пелагиюшка, – тихо сказал архиерей, и стало видно, что вовсе он не гневается. – Устыдился слабости своей. Что ж я, как старуха плаксивая, на постели валяюсь, докторские декокты с ложечки кушаю? Чад своих несчастных в беде бросил, всё на женские плечи свалил. И так мне стыдно сделалось, что я уж на второй день садиться стал, на четвертый пошел, на пятый маленько в коляске по городу прокатился, а на восьмой засобирался в дорогу – сюда, к вам. Профессор Шмидт, который меня из Питера хоронить ехал, говорит, что отродясь не видал такого скорого выздоровления от надорвания сердечной мышцы. Уехал профессор в столицу, очень собой гордый. Теперь ему за визиты и консультации станут еще больше денег платить. А вылечила меня ты, не он.

Всхлипнув, Полина Андреевна облобызала преосвященному худую белую руку. Он же поцеловал ее в пробор.

– Ишь, напарфюмилась-то, – проворчал епископ, уже не прикидываясь сердитым. – Ладно, о деле говори.

Лисицына достала из-за пазухи письмо, протянула.

– Лучше прочтите. Тут всё самое главное. Каждый вечер приписывала. Короче и ясней выйдет, чем рассказывать. Или хотите словами?

Митрофаний надел пенсне.

– Дай прочту. Чего не пойму – спрошу.

Со всеми накопившимися чуть не за целую неделю приписками письмо было длинное, мало не на десяток страниц. Строчки кое-где подмокли, расплылись.

Карета остановилась. Возница-монах, сняв колпак, спросил:

– Куда прикажете? Из города выехали.

– В лечебницу доктора Коровина, – сказала Полина Андреевна вполголоса, чтобы не мешать читающему.

Покатили дальше.

Она жалостно рассматривала перемены в облике владыки, вызванные недугом. Ох, рано он встал с постели. Как бы снова беды не вышло. Но, с другой стороны, лежать в бездействии ему только хуже бы было.

В одном месте преосвященный вскрикнул, как от боли. Она догадалась: про Алешу прочел.

Наконец, владыка отложил листки, хмуро задумался. Спрашивать ни о чем не спрашивал – видно, толково было изложено.

Пробормотал:

– А я-то, старик ненадобный, пилюли глотал да ходить учился… Ох, стыдно.

Полине Андреевне не терпелось поговорить о деле.

– Мне, владыко, загадочные речения старца Израиля покою не дают. Там ведь что выходит-то…

– Погоди ты со своими загадками, – отмахнулся Митрофаний. – Про это после потолкуем. Сначала главное: Матюшу видеть хочу. Что, плох?

– Плох.

– Очень плох, – подтвердил доктор Коровин. – С каждым днем достучаться до него все труднее. Энтропоз прогрессирует. День ото дня больной делается все более вялым и пассивным. Ночные галлюцинации прекратились, но я вижу в этом не улучшение, а ухудшение: психика уже не нуждается в возбуждениях, Бердичевский утратил способность испытывать такие сильные чувства, как страх, у него ослабился инстинкт самосохранения. Вчера я провел опыт: велел не приносить ему пищи, пока не попросит сам. Не попросил. Так весь день и просидел голодный… Он перестает узнавать людей, если не видел их со вчерашнего дня. Единственный, кому удавалось хоть как-то втянуть его в связный разговор, – сосед, Лямпе, но тот тоже субъект специфический и не мастер красноречия – Полина Андреевна видела, знает. Весь мой опыт подсказывает, что дальше будет только хуже. Если хотите, можете забрать у меня больного, но даже в наимоднейшей швейцарской клинике, хоть у самого Швангера, результат будет тот же. Увы, современная психиатрия в подобных случаях беспомощна.

Втроем – доктор, епископ и Лисицына – они вошли в коттедж № 7. Заглянули в спальню. Две пустые кровати – одна, Бердичевского, скомканная, вторая аккуратно застеленная.

Вошли в лабораторию. Несмотря на день, шторы задвинуты, свет не горит. Тихо.

Над спинкой кресла торчала лысеющая макушка Матвея Бенционовича, в прежние времена всегда прикрытая виртуозным зачесом, а теперь беззащитная, голая. На звук шагов больной не обернулся.

– А где Лямпе? – шепотом спросила Полина Андреевна.

Коровин голос понижать не стал:

– Понятия не имею. Как ни приду, его все нет. Пожалуй, уже несколько дней его не видел. Сергей Николаевич у нас личность самостоятельная. Должно быть, открыл еще какую-нибудь эманацию и увлечен “полевыми экспериментами” – есть у него такой термин.

Владыка остался у порога. Глядел на затылок своего духовного чада, часто-часто моргая.

– Матвей Бенционович! – позвала госпожа Лисицына.

– Вы погромче, – посоветовал Донат Саввич. – Он теперь откликается лишь на сильные раздражители. Она во весь голос крикнула:

– Матвей Бенционович! Смотрите, кого я к вам привела!

Была у Полины Андреевны маленькая надежда: увидит Бердичевский любимого наставника и встряхнется, пробудится к жизни.

На крик товарищ прокурора оглянулся, поискал источник звука. Нашел. Но посмотрел только на женщину. Ее спутников взгляда не удостоил.

– Да? – медленно спросил он. – Что вам, сударыня?

– Раньше он про вас все время спрашивал! – в отчаянии прошептала она Митрофанию. – А теперь и не глядит… А где господин Лямпе? – осторожно спросила она, приблизившись к сидящему.

Тот произнес тускло, безразлично:

– Под землей.

– Видите? – пожал плечами Коровин. – Реакция лишь на интонацию и грамматику вопроса, с бредовым откликом. Новый этап в развитии душевной болезни.

Архиерей шагнул вперед, решительно отодвинув доктора в сторону.

– Дайте-ка. Физические повреждения мозга – сие безусловно по части медицины, а вот что до болезней души, в которую, как говорили в старину, бес вселился, – это уж, доктор, по моему ведомству. – И, властно повысив голос, приказал. – Вы вот что, оставьте-ка нас с господином Бердичевским вдвоем. И не приходите, пока не позову. Неделю не буду звать – значит, неделю не приходите. Чтоб никто, пи один человек. Понятно вам?

Донат Саввич усмехнулся:

– Ах, владыко, не по вашей это епархии, уж поверьте. Этого беса молитовкой да святой водицей не изгонишь. Да и не позволю я у себя в клинике средневековье устраивать.

– Не позволите? – прищурился архиерей, оглянувшись на доктора. – А разгуливать больным меж здоровых позволяете? Что это вы здесь, в Арарате, за смешение устроили? Не разберешь, которые из публики вменяемые. И так на свете живешь, не всегда понимаешь, кто вокруг сумасшедший, кто нет, а у вас на острове и вовсе один соблазн и смущение. Этак и здравый про самого себя засомневается. Вы лучше делайте, что вам сказано. Не то воспрещу вашему заведению на церковной земле пребывать.