Дик Френсис - Крысиные гонки

– Да? Тогда понятно. Она тренер. И, должен признаться, чертовски хороший тренер, иначе я бы у нее не оставался. Из-за ее языка. Она такими словами отправляет своих конюхов на тренировки, до каких не додумается ни один старший сержант. А с владельцами нежная, как молоко, она умеет их приручать.

– И лошадей тоже?

– А? О да! Лошади любят ее. Она может работать и как жокей, когда захочет. Но сейчас она редко садится в седло. Должно быть, в свое время вдоволь наездилась. Но она знает себе цену, и правильную цену. Знает, что лошадь может сделать, а что не может. А это – главный козырь в нашей игре! – В его голосе негодование и восхищение звучали почти в равных долях.

– А как фамилия другого мужчины, высокого? – спросил я.

На этот раз уже было одно негодование, никакого восхищения. Он произнес фамилию по слогам, отделяя каждый слог паузой и сердито кривя губы:

– Мистер Эрик Голденберг.

Избавившись от ненавистного имени, Кенни Бейст сжал губы. Видно, он близко к сердцу принял замечание своей работодательницы. Мы подошли к самолету и положили плащи и седло позади задних сидений. Это место было отведено для багажа пассажиров.

– Ведь мы сначала полетим в Ньюбери? – спросил Кенни Бейст. – Там заберем Колина Росса?

– Да.

– Ну, о Колине Россе вы, конечно, слышали? – Он окинул меня ироничным взглядом.

Едва ли в Британии нашелся бы человек, который не слышал о Колине Россе, жокее-чемпионе, в два раза более популярном, чем премьер-министр, и в шесть раз больше зарабатывающем. Его лицо со всех рекламных щитов призывало население Англии пить больше молока. Ему даже был посвящен один детский комикс. Каждый, абсолютно каждый слышал о Колине Россе.

Кенни Бейст влез в самолет через заднюю дверку и сел на одно из двух сидений сзади. Я быстро обошел “Чероки”, проверяя, все ли в порядке, хотя уже тщательно осматривал его час назад перед вылетом. В компании “Воздушное такси Дерридаун” я работал первую неделю, четвертый день, и это был мои третий полет. В прошлом судьба столько раз сбивала меня с ног, что я не мог позволить себе никакой промашки.

У остроносого шестиместного самолета не потерялась ни одна гайка, не отскочила ни одна заклепка. Если полагалось иметь восемь кварт масла, то индикатор и показывал восемь кварт, и ни одна мертвая птица не торчала в воздухозаборе. На шинах не виднелось ни одного прокола. На стеклах зеленых и красных навигационных фар – ни одной царапины, на лопастях пропеллера – ни малейшей трещины или отбитого куска. И, конечно, радиоантенна в полном порядке. Бледно-голубой капот мотора был надежно прижат, и бледно-голубые колпаки над подпорками и колесами, фиксирующими шасси, были крепкими, как скала.

К тому времени, когда я закончил осмотр, три пассажира уже шли по траве летного поля. Голденберг с жаром, просто уши дымились, что-то доказывал, майор с несчастным видом кивал, чуть наклоняя голову, а Энни Вилларс вроде бы не слушала. Когда они приблизились, до меня долетели слова Голденберга:

– …не могу поставить на лошадь, если мы не уверены, что он осадит ее...

Он резко замолчал, когда майор толкнул его, доказывая на меня. Майору не стоило беспокоиться, меня не интересовали их дела.

В принципе для легких самолетов лучше, если центр тяжести находится как можно ближе к носу. И я попросил Голденберга сесть справа от меня, майора и Энни Вилларс – на два центральных сиденья, а Кенни Бейст мог оставаться там, где сел. Место рядом с ним предназначалось для Колина Росса. К четырем задним сиденьям можно было пройти через боковую дверку, но Голденбергу надо было взобраться на низкое крыло и с него войти в правую переднюю. Он подождал, пока я войду, потом тяжело плюхнулся на свое место.

Все четверо привыкли летать на воздушном такси. Они пристегнули ремни раньше меня, и, когда я оглянулся, чтобы проверить, готовы ли они, майор уже погрузится в “Спортинг лайф”, а Кенни Бейст резкими злыми рывками чистил ногти – наверно, причиняя себе боль, он старался забыть обиду.

Получив разрешение диспетчера, я поднял в воздух маленький самолет для двадцатимильного броска через Беркшир. Летать на воздушных такси – совсем другое дело, чем на обычных аэролиниях. И найти ипподром, куда мы летели, мне казалось гораздо более трудным, чем с помощью радара сесть на лондонском аэродроме Хитроу. Раньше я никогда не возил пассажиров на скачки, и в то утро, когда мой предшественник Ларри пришел в офис за документами, спросил его, как он находит ипподром.

– Ньюбери – это пустяки, – небрежно бросил он. – Направьте нос самолета на широкую взлетную полосу, которую янки построили в Гринем-Коммон, и все. Ее практически видно из Шотландии. Ипподром – к северу от нее. А посадочная полоса идет параллельно белым брусьям ограждения финишной прямой. Ее нельзя не заметить. Довольно длинная полоса. Нет проблем. Что же касается Хейдока, так этот ипподром как раз там, где шоссе М6 пересекается с дорогой Ист-Ленкс. Проще простого.

И он, отправляясь в Турцию, задержался на пороге для прощальных советов:

– Потренируйтесь садиться на короткую посадочную полосу, прежде чем полетите в Бат. В сильную жару старайтесь не летать в Ярмут. Теперь все это ваше, приятель, желаю удачи.

Ларри был прав. Гринем-Коммон можно видеть издалека, но в ясную погоду, и вообще-то трудно заблудиться на пути из Уайт-Уолтема в Ньюбери. Есть ориентир – железная дорога в Эксетер, которая идет более или менее прямо из одного пункта в друзей. Мои пассажиры уже не раз летали в Ньюбери, и майор дал полезный совет: при посадке обращать внимание на электрические провода. Мы красиво приземлились на свежескошенной полосе, мягко подкатили прямо к концу трибун и остановились перед самым забором стадиона.

Колина Росса не было.

Я выключил мотор, и в непривычной тишине Энни Вилларс заметила:

– Он обычно опаздывает. Он говорил, что работает для Боба Смита, а Боб никогда вовремя не забирает своих лошадей.

Трое другие вяло кивнули, но раздражение все еще распирало их, и никто не начал обычную в таких случаях болтовню. Минут через пять такого тягостного молчания я попросил Голденберга разрешить мне выйти размять ноги. Он заворчал и грубо буркнул, что ему из-за меня придется вылезать на крыло. Я понял, что нарушил первое правило компании “Дерридаун”: никогда не раздражать клиентов, если хотите, чтобы они обратились к вам снова.

Однако, когда я вышел, они сразу заговорили. Я обошел самолет спереди, слегка облокотился на крыло, смотрел на бегущие по серо-голубому небу облака и думал обо всем и ни о чем. За моей спиной бухали все более громкие желчные реплики, и, когда они открыли дверку, чтобы проветрить самолет, обрывки фраз стали долетать до меня: