Дик Френсис - Риск

Еще одиннадцать наездников кружили на месте, в последний раз проверяя упряжь, поправляя очки и отвечая стартеру, проводившему перекличку по номерам. Помощник стартера, подтягивавший подпругу соседнего скакуна, оглянулся через плечо и спросил, в порядке ли моя и не надо ли затянуть и ее тоже.

Если бы я не пережил столько неприятностей в последнее время, я бы просто сказал "да", а он подтянул бы пряжку на одну-две дырочки, и я забыл бы об этом. Но после всех драматических событий я был склонен к излишней осторожности. Я вдруг отчетливо представил Бинни, отрешенного и опасного, вспомнил, с каким отчаянием он умолял меня проиграть, и вновь по спине побежали мурашки. Я соскользнул с Гобелена, намотав поводья на руку.

– Только хочу проверить... – туманно, объяснил я помощнику стартера.

Он коротко кивнул, бросив взгляд на часы. До начала скачки осталась одна минута, говорило его лицо, так что поторопитесь.

Седло было моим собственным. Я знал его досконально – каждый клочок кожи, пряжку, все пятна и царапины. Я тщательно исследовал его дюйм за дюймом, осматривая и ощупывая, и не нашел никаких изъянов. Подпруга, стремена, ремни, пряжки – все как и полагалось. Я сам подтянул подпругу, и стартер велел мне садиться на лошадь.

До конца жизни, подумал я, ты будешь оглядываться через плечо. Бояться собственной тени. Но ощущение опасности не исчезало.

– Быстрее, Бриттен.

– Да, сэр.

Я стоял на земле, глядя, как Гобелен закидывает голову.

– Бриттен!

Поводья, думал я. Уздечка. Удила. Поводья. Если уздечка порвется, я не смогу управлять скакуном и он не выиграет забег. Многие скачки были проиграны из-за порванной уздечки.

Заметить слабое место не составляло особого труда, если приглядеться повнимательнее. Кожаная уздечка пришивается к кольцам на концах мундштука; на моей строчка с правой стороны почти полностью была распорота.

Три мили и двадцать препятствий с уздечкой, которая справа едва держится.

– Бриттен!

Я резко рванул повод, и последние нитки лопнули у меня в руке. Я вытащил кожаный ремешок из кольца и помахал свободным концом в воздухе.

– Простите, сэр, – сказал я. – Мне нужна новая уздечка.

– Что? А, ясно... – Он позвонил по своему телефону в весовую, чтобы немедленно прислали запасную. Прибежал встревоженный конюх Гобелена, чтобы помочь заменить упряжь, и я показал ему, протянув уздечку Бинни, распоротые стежки.

– Я не знаю, как это могло получиться, – сказал он с беспокойством.

– Я понятия не имел, что она в таком состоянии, честное слово. Я чистил ее вчера вместе со всей сбруей.

– Не волнуйтесь, – сказал я. – Вы не виноваты.

– Да, но...

– Подсадите меня, – перебил я. – И не волнуйтесь.

Но конюх и не подумал успокоиться. Хорошие конюхи принимают очень близко к сердцу, если обнаруживается, что они упустили какую-нибудь мелочь, снаряжая свою лошадь. А конюх Гобелена был именно таким, какого заслуживало это прекрасное животное. Бинни, в который раз подумал я, был зоной тотального бедствия в одном лице, он нес гибель самому себе и всему окружающему.

– Равняйтесь, – прокричал стартер, положив руку на рычаг. – Мы задержались на пять минут.

Спустя две секунды Гобелен изо всех сил попытался наверстать упущенное, безудержно рванув с места, но благодаря одному-двум столь же горячим соперникам я благополучно удержал его в середине, и на этой позиции мы оставались весь первый круг. Темп скачки не шел ни в какое сравнение с бешеной скоростью в розыгрыше Золотого кубка, и у меня было время позаботиться о более обыденных вещах: например, как лучше подойти к препятствию и одновременно не сойти с дистанции, что являлось дополнительной проблемой в Кемптоне, где фланговые крылья на подъезде к препятствиям меньше и ниже, чем на других ипподромах, и имеют свойство подавать ненадежным лошадям глупые мысли.

На втором круге моя физическая несостоятельность подло и недвусмысленно заявила о себе, и, честно говоря, последнюю милю наездник Гобелена мало помогал лошади, он только мешком сидел в седле, и больше ничего. Однако Гобелен был воистину великим артистом. Похоже, после шумных оваций и ликования в паддоке для расседлывания победителей в Челтенхеме, он, как и многие чемпионы, которых чествовали от души, проникся сознанием своего звездного статуса. Взыгравшая в нем непомерная гордыня помогла нам чисто и безошибочно взять три последних барьера и выйти на прямую, и его собственная воля к победе заставляла тянуть шею и удлинять шаг на последнем отрезке перед финишем. Гобелен выиграл скачку, опередив остальных участников на четыре корпуса, и это полностью была его заслуга, а не моя.

Мойра, обливаясь слезами, поцеловала своего скакуна, расцеловала меня, а также всех без разбора, кто оказался в пределах досягаемости ее поцелуев. Миссис Лонгерман выражала свою радость непосредственно, без стеснения, но рядом с ней не было человека, более всех достойного разделить эту радость, – тренера лошади. Бинни Томкинса вообще нигде не было видно.

– Шампанское! – громко крикнула мне Мойра. – В баре для владельцев и тренеров.

Я кивнул, онемев от волнения и дружеских хлопков по плечу, и протолкался с седлом в руках через толпу, чтобы взвеситься. Невероятно, ошеломленно думал я, потрясающе. Я выиграл еще одно крупное соревнование. Я никогда не надеялся на такую удачу. И хотя я понимал, как мало помог делу, даже это не могло умерить моего бурного ликования. Я никогда не найду в себе сил оставить скачки, думал я. И в пятьдесят лет я все так же буду сломя голову носиться по кругу в дождь и слякоть в погоне за волшебной мечтой.

Наркомания – это не только уколы в вену.

В баре Мойра щедро раздавала шампанское и сияющие улыбки и прочно взяла Джосси на буксир.

– Ро, дорогой, – обратилась ко мне Мойра, – вы нигде не видели Бинни?

– Нет, не видел.

– Не странно ли, что уздечка порвалась так не вовремя? – Она с обманчивым простодушием посмотрела мне в глаза. – Видите ли, я разговаривала с конюхом.

– Подобные вещи случаются, – сказал я.

– Вы хотите сказать, никто ничего не сможет доказать?

– Примерно так.

– Но неужели вы ни капельки не сердитесь?

Я расплылся в улыбке, сияя от счастья.

– Мы выиграли скачку. Какая теперь разница?

Она покачала головой.

– Это подлая выходка.

Отчаяние порой толкает на чудовищные поступки и затмевает разум тех, кто их совершает: люди не понимают, что творят. Они способны на многое.

Например, обрезать повод. Или похитить врага. Или принести любую жертву, только бы предотвратить катастрофу. Я отогнал мрачные мысли и выпил за победу.

Джосси тоже попыталась атаковать меня, когда чуть позже мы неторопливо шли автомобильной стоянке.