Эдуард Хруцкий - Осень в Сокольниках

— Когда я уехал в отпуск? Да после того, как на Таганке, в Товарищеском переулке задержали мошенников из Киева.

Что делать? У каждой работы своя специфика. И Вадим жил так же, оставляя для себя единственную временную отдушину — осень. А этой осенью с ним случилось много хорошего. И жизнь его стала более наполненной и счастливой. Поэтому, глядя в окно, он с сожалением прощался с ней. На город медленно наплывали сумерки, и на улицах зажглись фонари. Вадим в принципе был уже свободен, и если раньше он подолгу сидел в кабинете просто так, от холостяцкого своего одиночества, то теперь ему было ради кого торопиться домой.

Он уже надел пальто, когда зазвонил телефон.

— Орлов.

— Это я, Вадим, — услышал он голос Малюкова.

— Привет, Олег.

— Тебе интересно, чем кончилось наше общее дело?

— А разве уже вынесен приговор?

— Конечно.

Малюков провел следствие за полтора месяца, и суд, приняв дело, начал бесконечно длинные заседания, на одном из которых Вадим выступал в качестве свидетеля. Он с интересом разглядывал подсудимых. Долгушин был совершенно сломлен, плакал, валил всю вину на других. В зал суда приезжал измятый, небритый, жалкий. Кольцова, наоборот, была невозмутимо спокойна и вызывающе хороша. Корнье, импульсивно возмущенный, а Липкин-Рывкин вел себя, как всякий уголовник. Ругался с прокурором, грозил свидетелям. Суханов держался с достоинством человека, знающего свою вину и готового нести за нее любое наказание. Суд длился долго. Вызывались все новые и новые свидетели, поднимались всевозможные документы, приглашались наиболее компетентные эксперты.

Валера Смагин сидел на всех заседаниях. Он решил писать сценарий об этом деле. К Вадиму он не приставал, знал, что до приговора Орлов не скажет ему ни слова. Правда, у Кафтанова Валера побывал, принес ему письмо из газеты с просьбой предоставить материал и слезно умолял никому раньше него не показывать дело. Кафтанов обещал. Он ценил Валеру за точность изложения и некоторый скрытый пафос его публикаций.

— Так слушай, — продолжал Малюков.

— Что с Сухановым? — перебил его Вадим.

— Вот уж действительно вцепился в него одного. Два года дали… Что задышал в трубку?.. Условно. Долгушину высшую меру, Корнье семь лет, Кольцовой и Липкину по десять. Вот и все. Кланяйся Марине.

«Вот и все», — повторил про себя Вадим, спускаясь по лестнице. Коротко и просто. Раненый Фомин, которого, слава Богу, врачи допустили до работы, мертвый Киреев, спившийся мастеровитый мужик Петя Силин, два трупа в «Жигулях». И это все ради того, чтобы такой, как Долгушин, сладко ел, прекрасно одевался, ухаживал за бабами. Приговор справедливый, человек, сковавший цепь преступлений, не имеет права на жизнь даже в колонии. Было ветрено, и Вадим поднял воротник пальто, перешел улицу и свернул на Рождественский бульвар. Здесь уже начался декабрь. Ветви деревьев облепил снег, и они искрились под светом фонарей, делая все вокруг нарядным и праздничным. На бульваре пахло зимой. Вадим шел сквозь нее, думая о том, что, видимо, в движении времени заключен основной смысл жизни.

1981-1983 гг.