Эдуард Хруцкий - Осень в Сокольниках

version="1.0" encoding="utf-8"?> thriller_police Эдуард Хруцкий Осень в Сокольниках

Действие криминального романа Эдуарда Хруцкого разворачивается в Москве. Герой его — начальник отдела МУРа Вадим Орлов, ведет оперативную разработку по делу об ограблении музея. В преступлении замешаны самые разные люди: уголовники, искусствоведы, представители иностранных фирм.

Главная идея романа — защита наших национальных ценностей.

версия 1.1 -- исправление ошибок

Ветер тащил по мостовой охапки перепрелой листвы и обрывки декретов. Он пах тиной и сыростью, этот ветер, налетающий с Москвы-реки.

Осеннее солнце сделало Зачатьевский переулок нарядным. Даже старые стены монастыря словно помолодели.

Переулок был пуст и грустен. Давно некрашенные деревянные дома стали похожи на выношенные, но еще щеголеватые фраки.

Ударил колокол на храме Христа Спасителя. Голос его протяжный грустно пролетел над крышами, почти обнаженными кронами деревьев и затерялся где-то в хитром переплетении дворов, арок, горбатых переулков.

И снова тишина, только ветер, как наждачная бумага, трет по мостовой.

Сначала раздался треск. Потом длинные, словно пулеметные очереди, выхлопы. А потом в тихий Зачатьевский ворвалась неведомая жителям доселе машина. Похожа она была на велосипед, к которому прицепили коляску в виде небольшой лодки.

Но все же это был не велосипед, потому как затянутый в кожу и смахивающий на памятник водитель никаких педалей не крутил, и, судя по дыму, вылетавшему из выхлопной трубы, и запаху, прибор этот двигался при помощи спиртовой смеси, в это тяжелое время заменявшей бензин.

В лодке-коляске сидел мрачный матрос, смотрящий перед собой таинственно и грозно.

Аппарат остановился у ворот особняка, принадлежавшего когда-то генерал-адъютанту свиты Его Императорского Величества Андрею Павловичу Сухотину.

Матрос вылез из коляски и толкнул поржавевшую чугунную решетку ворот. Они поддались с трудом, надсадно скрипя петлями, давно забывшими о смазке.

Двор был пуст и зарос пожухлой уже травой. Дождь и снег сделали свое дело, но все равно дом выглядел нарядно и щеголевато.

Осеннее солнце переливалось в грязных витринах окон, и казалось, что дом вспыхивает синим, рубиновым, зеленым пламенем.

— Да, — сказал кожаный водитель, — жили люди.

— Эксплуататоры, — поправил его матрос.

— Пусть так, но все равно жили.

— Зови дворника, — матрос гулко ударил кулаком в заколоченную досками дверь.

Дворник появился минут через десять. Он был мужик сообразительный и сразу же пришел с ломом.

Матрос сидел на ступеньках, дымя самокруткой.

Дворник повел носом.

— Моршанская, товарищ флотский?

— Она, борода. Вот ордер, вот мандат, — матрос достал документы.

— Нам это ни к чему. — махнул рукой дворник, — совсем ни к чему, раз надо, то надо.

— Нет, борода, ты посмотри, — матрос поднес к лицу дворника бумажки с фиолетовыми печатями. — Кто здесь раньше проживал?

— Его высокопревосходительство генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества Андрей Павлович Сухотин.

— Теперь здесь будет расположен революционный Всевобуч района. А начальник Всевобуча я — Павел Фомин.

— Оно конечно, — дворник согласно закивал головой, — вам виднее.

Мудреное слово «Всевобуч» никак не могло уместиться в его сознании рядом с пышными титулами Сухотина.

— Открывай, — приказал Фомин.

Дворник подсунул лом, заскрипели проржавевшие гвозди. Фомин отогнул доски, дверь открылась.

В вестибюле пахло запустением. Сыростью пахло, пылью и еще чем-то, только чем, Фомин определить не смог. Он кашлянул, и звук многократно повторился. Фомин усмехнулся, довольный, и крикнул кожаному водителю:

— Заходи, Сергеев! Смотри, как они до нас жили.

Эй, борода, а мебель-то где?

— Та, что не пожгли, — в сарае.

— А кто жег?

— А кому не лень. Пришли двое с ордером, забрали столовую, порубили. Потом еще приходили.

— Понятно. Я тут осмотрюсь, а ты, Сергеев, езжай за завхозом нашим да художника не забудь привезти, чтобы сразу нашу вывеску нарисовал.

Фомин шел по второму этажу особняка. Анфилада комнат казалась бесконечной, огромные зеркала в залах были темны и прозрачны, как лесные озера. Он подошел к одному из них, потрогал бронзовые завитушки рамы, хмыкнул с недоумением.

Мальчишкой попавший во флот и привыкший с строгому аскетизму военных кораблей, к их однообразному, хищному изяществу, не мог принять ни резного паркета, ни этих рам, ни витражей, на которых переплетались замки и рыцари. И весь этот дом, в котором когда-то люди жили непонятной ему и чужой жизнью, был для Фомина как офицерская кают-компания, в двери которой выплеснулась в Октябре веками спрессованная матросская ненависть.

Дом этот раздражал его, но вместе с тем в глубине души матрос Фомин понимал, что и лепнина, и витражи, и узорчатый паркет сделаны руками умелых мастеров, таких же, как он, простых парней, и сработано это на совесть. А труд человеческий Фомин уважал всегда.

Завхоз и художник нашли Фомина в бывшей гостиной генерала Сухотина. Начальник районного Всевобуча сидел в чудом уцелевшем кокетливом кресле.

Он встал, и тонкие ножки кресла натужно заскрипели.

— Мебель у них, конечно, слабоватая, неподходящая.

Восемнадцатый век, — мрачно изрек художник, — руками крепостных мастеров сделана.

Оно и видно, — сказал Фомин, — что крепостные делали, не в радость, как не для себя.

Он внимательно оглядел художника. Тот был с гривой, в зеленой вельветовой толстовке, с красным бантом-галстуком, в холщовых штанах, измазанных краской.

— Ты, товарищ, значит, художник?

Парень утвердительно мотнул гривой.

— А документ у тебя есть?

Презрительно усмехнувшись, парень полез в карман толстовки и протянул Фомину замызганный кусок картона.

Фомин развернул удостоверение, внимательно прочитал его.

— А что это, товарищ, за ВХУТЕМАС?

Художник посмотрел на матроса, как на пришельца с другой планеты. Он никак не мог представить, что есть человек, не знакомый с этой аббревиатурой.

— Если коротко, то штаб революционного искусства.

— Вот это нам и надо, дорогой товарищ, как тебя?..

— Огневой.

— Фамилия такая?

— Нет. Революционный псевдоним.

— Пусть так, пусть так. Ты, дорогой товарищ Огневой, я сразу понял, человек нам во как нужный.

Фомин провел ребром ладони по горлу.