Ридли Пирсон - За секунду до взрыва

Он встал, поставил кипятить воду для кофе и снова пошел под душ. Оделся во все чистое. Все его существо приветствовало запах чистоты, исходивший от него. Он был счастлив, как какой-нибудь пижон с телерекламы.

Две чашки черного кофе подряд, однако, не придали ему бодрости. Он попробовал сделать себе яичницу, но есть не смог.

Все еще с головной болью, чувствуя себя выжатым как лимон, он с трудом забрался в машину и поехал на работу.

На Баззард Пойнт его встретили, как моряка, вернувшегося из дальнего плавания. Все-все, даже те, с кем он годами не разговаривал, повыскакивали из своих кабинетов только для того, чтобы пожать ему руку или похлопать по спине.

— Мы найдем мальчишку, — на разные лады повторяли все, и не было сомнений в том, что отныне вся деятельность мощной машины ФБР будет направлена только на это.

Мичиган — то, Мичиган — это, слышалось вокруг. Как будто он пришел не на службу, а на грандиозный банкет в свою честь.

Он боялся, что и в родном отделе встретит то же самое. Однако вопреки ожиданиям комната была пуста, если не считать Глории, которая встретила его бурными слезами и тут же, сбиваясь и путаясь, начала бормотать слова утешения. Унять ее было невозможно, поэтому ему ничего другого не оставалось, как только крепко обнять женщину в первый раз за все время. От этого она лишь еще больше разволновалась.

Так вот и застал их Палмэн: истерически рыдающая Глория в объятиях Дэггета.

— Тебя там внизу ждут на доклад, — без предисловий обратился он к Дэггету. Потом обернулся к Глории: — А вас я бы хотел видеть на рабочем месте, за столом.

Дэггет широким жестом обвел комнату.

— А где все?

— Все свободные агенты, у которых ноги еще работают, собирают информацию: ищут твоего сына и Чейсон. Мы все сошлись на том, что Чейсон, конечно же, не главная фигура и ни в коем случае не в состоянии провернуть операцию без Корта. А после налета в Германии их инфраструктура вообще распалась, так что можно предположить, что планы свои они похоронили. И сейчас единственное, что ей осталось, — это бежать. Мы уже перевернули весь город вверх дном. Допросили всех ее сотрудников, ну, где она любит отдыхать, куда бы могла отправиться в случае неприятностей и всякое такое. Мы найдем мальчика, Дэггет.

— А как там с моей одеждой? Как там моя мичиганская куртка?

— Об этом тоже позаботятся. А ты давай иди на доклад. А потом садись за отчет. Там тебе придется потрудиться будь здоров.

— А как насчет отчетов о событиях прошлой ночи? Я бы хотел на них взглянуть.

Палмэн бросил быстрый взгляд на Глорию, потом посмотрел на Дэггета.

— Нет, так дело не пойдет.

Глаза Глории сказали Дэггету больше, чем все слова, которые мог бы употребить Палмэн. Его все-таки отстраняют от расследования.

— В чем дело? Что происходит, я спрашиваю!

— Ты не можешь больше участвовать в этом расследовании. Личная заинтересованность… Здесь задеты твои личные интересы. Или, вернее, здесь сталкиваются интересы.

— Что значит — сталкиваются? Это целиком в моих личных интересах.

— Нет уж. Начнем сначала. В первую очередь — доклад, потом представишь подробный отчет. Это для тебя сейчас первоочередное.

— Но это же займет несколько дней! Вы что, отстраняете меня от расследования?

— Мы сейчас бросаем все силы на то, чтобы найти твоего сына и Чейсон. А ты, черт тебя подери, делай то, что от тебя требуется, понял? Заканчивай тут и иди на доклад, понял?

Они стояли друг против друга, тяжело дыша, не сводя разъяренных глаз друг с друга.

— Не делай этого, Дэггет, — почти прошептал Палмэн.

Не говоря больше ни слова, Дэггет круто повернулся и направился к лифту.

Он повторял свой рассказ уже, наверное, в третий раз, припоминая все новые и новые подробности, как от него требовали. И тут появились первые сомнения. Сначала это были лишь робкие, слабые ростки вопросов. Как будто слабый шелест где-то в подсознании. С каждым новым повторением, с каждой новой подробностью то, что вначале казалось вполне реальным, даже само собой разумеющимся, теперь приобретало какие-то фантастические очертания. Те, кому он повторял свой рассказ все с новыми и новыми подробностями, похоже, этого не замечали. Однако для него самого этот рассказ звучал все более невероятно. К тому времени, как прошли мучительные четыре часа доклада, он уже был полон сомнений и неуверенности в том, что, казалось, видел собственными глазами и в чем, казалось, никаких сомнений быть не могло. К концу доклада даже его пояснения стали все более сбивчивыми и противоречивыми. Собственные мысли, размышления, пока еще неясные, не вполне определенные, уводили его в сторону.

Лишь около десяти вечера, заметив, что он полностью выдохся, инквизиторы отпустили его, предупредив, однако, что завтра с утра все начнется сначала. Они назначили время завтрашней встречи. Обменялись прощальными улыбками, рукопожатиями. Никто, конечно же, не сомневался в правдивости его показаний, однако, как бы там ни было, в ту злосчастную ночь погибли два человека, и следовало прояснить все детали.

Дэггет медленно шел от лифта, раздираемый мучительными сомнениями. Все теперь представлялось не так, как накануне.

Сзади послышались быстрые шаги; к нему подбежала Глория.

— Вот, достала для тебя что могла, — запыхавшись, проговорила она и сунула ему в руку несколько листков бумаги. — К сожалению, не слишком много пока.

Дэггет поблагодарил ее одними глазами.

— Знаешь, Гло, у меня такое странное чувство.

— Тебе надо выспаться, — ответила она. — Поесть горячего супа и как следует выспаться.

Двадцать первого сентября в половине девятого утра Моник, с распухшей перевязанной рукой и сломанным мизинцем, сидела за рулем «тойоты». Они держали путь к дому Дэвида Бута. Корт курил, сидя рядом с ней. Торопиться было некуда: смена Бута начиналась только в десять. Жил он в нескольких минутах езды от Национального, чуть в сторону от Александрии.

Корт заложил мощный глушитель в пистолет, сунул в кобуру под пиджаком.

— Уж не собираешься ли ты этим воспользоваться? — со страхом спросила Моник.

— В Лос-Анджелесе было нельзя: там мы должны были действовать очень осторожно, чтобы сбить их со следа. Дагерти как нельзя лучше подходил для этого. Всем известный пьянчужка, ничего не стоило накачать его очередной дозой и свалить с ног. И в любом случае на его слова никто не обратил бы внимания. Здесь другое дело. И предосторожности нам уже ни к чему. Это конец, последнее дело и для нас, и для Бута. Вообще для всех, кто в этом замешан.

— Но он же всего-навсего механик. Простой механик. Он тут ни при чем.

— Поезжай, поезжай.

Обшарпанный кирпичный дом в предместье среди таких же обшарпанных домов за одинаковыми заборами, которые окружали голые, без единой травинки, дворы. Пахло прокисшим пивом и собачьими экскрементами.