Андрес Файель - Удар [хроника одного происшествия]

Юрген Шёнфельд: Когда мы услышали, что они там натворили в сарае (конюшне, хлеву)… Они пришли вечером в одиннадцать сюда, позвонили. Я открываю дверь, там перед дверью стояло много полицейских. — Где Марсель, спросили они. — Его здесь нет, говорю я. — я отвёз его в Буков, в интернат. А в чём, собственно, дело? — Этого мы Вам сказать не можем. — Хоп, вышли и уехали.

Ютта Шёнфельд: Марсель знал, что они придут за ним. Марсель даже не застилал свою постель в Букове, ничего не делал. Он сидел на своей кровати и ждал.

Юрген Шёнфельд: Когда мы выехали вечером из Потцлова, Марсель и я, мы проезжали мимо конюшни (свинарника). Это обычная дорога на Буков. Там была полиция, прожекторы, всё было освещено. Меня это удивило, что же там могло случиться. Марсель сидел рядом со мной, мы слушали музыку. Был очень спокоен. Уже после обеда он стал совсем другим. Я спросил его, Марсель, мы собираемся ехать в Буков? Когда мы поедем? — Всё равно, папа, мы можем поехать сейчас, но можем также и попозже. Марсель действительно стал таким, каким он был раньше. Мы даже не могли вначале это как-то объяснить.

Ютта Шёнфельд:Камень свалился. Свалился камень с души, который он носил в себе.

Юрген Шёнфельд: Когда мы приехали в Буков, я сказал, ну, тогда до пятницы, и простился с ним. Он знал уже. Он знал, что парни, с которыми он выкапывал труп, пошли в полицию.

Ютта Шёнфельд: Марсель сказал, что он не хотел нас грузить этим. Я бы всё равно не могла жить с этим, а заявить на него в полицию я бы тоже не смогла. До сегодняшнего дня, я не могу поверить в это, это я вам говорю откровенно, я не хотела в это верить. Я вообще теперь не знаю, во что ещё я должна верить. Сначала я думала, что Марко вообще на это… но Марко с самого начала сказал, я не имею к этому никакого отношения, я ничего не делал. Я думала, я вообще с ума сойду. Когда Марсель вдруг исчез. Когда я оставалась одна дома, я слышала голоса. Голоса моего отца, который давно умер, Марселя. Я стараюсь держаться, я хочу, чтобы они оба вернулись домой, когда-нибудь. Марко и Марсель. К Марселю я особенно привязана. У меня сейчас такое чувство как бывает, когда у тебя после родов отнимают ребёнка. Марко я ещё до этого потеряла. Он построил себе свой собственный мир, которого не существует. Это началось уже в 13 лет.

Юрген Шёнфельд: Мы делали всё, что мы могли сделать. Мы хорошо воспитывали своих детей.

Ютта Шёнфельд: Дети всегда были на первом месте, партнёр только после них.

Юрген Шёнфельд: Они остаются нашими детьми.

Ютта Шёнфельд: Конечно, они натворили дел.

Юрген Шёнфельд: Они остаются нашими детьми. Мы же не посылали их туда, в свинарник.

Прокурор: С позиции прокурора я могу констатировать: виновники преступления Марко и Марсель Шёнфельд, а также Себастьян Финк характеризовались неопределённой правоэкстремистской совокупностью мыслей, которая проявилась во всей полноте в форме насилия. В вечер преступления в наличии не было ни претендента на получение политического убежища, ни еврея, ни кого-либо другого, кто вписывался бы в образ врага. Поэтому приятель стал вынужденной жертвой, своего рода козлом отпущения, так как преступникам не встретилось ничего более подходящего. По нашему мнению жертва в лице Шёберля после всех истязаний и надругательств сам себе вынес смертный приговор тем, что он сказал: я еврей. Если бы он к этому моменту сказал, вы что совсем рехнулись, ведь я же ваш кореш Маринус, то я не думаю, что акт умерщвления состоялся бы. Это не упрёк, а просто констатация. Пока он не признал себя евреем, они изголялись — не самое изящное выражение, но, может быть, оно здесь уместно, — над его выкрашенными в блондина волосами и реперскими брючками. Акт убийства был облегчён тем, что Маринус, с точки зрения преступников, находился на более низкой ступени умственного развития. В один ряд потенциальных жертв наряду с претендентами на политическое убежище можно поставить также людей с ограниченными физическими возможностями. И как раз это относилось к жертве. Маринус заикался, особенно когда он был взволнован.

Ютта Шёнфельд: Марсель даже дружил с Маринусом. Он даже и к нам приходил. У Маринуса был дефект речи, но вообще-то он был спокойный парень. Они его едва понимали, когда он говорил. Я говорю, но мне также жаль парня. Ну да, мы его знали, но родители, они никогда не заботились о своём ребёнке.

Юрген Шёнфельд: Самое скверное, что он всё время мог повсюду что-нибудь стащить.

Ютта Шёнфельд: А вот теперь, теперь люди говорят, мы можем не закрывать свои сараи. Раньше, когда Маринус был поблизости, они не могли этого делать. Всё время всё пропадало.

Юрген Шёнфельд: Утащил мопед и всё. А ещё ласточка Марко…

Ютта Шёнфельд: Теперь-то мы предполагаем уже, что это был Маринус.

Юрген Шёнфельд: Потому что он был единственным, кто однажды пришёл и показал, где лежит ласточка. Ни один человек не знал этого, мы всё обыскали до того.

Следователь: Допрос Марселя Шёнфельда. Почему вы избивали Маринуса Шёберля?

Марсель Шёнфельд: Я не знаю. Он ничего такого мне в этот вечер не сделал. Я бил его, потому что это делали все.

Следователь: Вы лично имели что-нибудь против Маринуса Шёберля?

Марсель Шёнфельд: Нет. Маринус украл у меня пять месяцев назад мой мопед. Я получил его в подарок от своего отца. Я сам довёл его до ума. Маринус мне в этом сознался, и поэтому я тогда ночью и врезал ему по репе.

Маттиас М.:Маринус, да мы его звали Таурус. Как марку мопеда из ГДР. Он обучал меня езде на мопеде марки MZ-Fahren. Потому что там было что-то со сцеплением — очень медленное и было не видно что, но я этого не понимал. Маринус часто имел дело с мопедами. Потом мы всегда катались на мопеде в гравийном карьере в Потцлове, всегда удирали от полиции, оба. Мопеды были не зарегистрированы, у нас не было ни водительских прав, ни шлемов, ни номеров. Вот здесь этот самый свинарник, где умер Маринус, так мы проезжали мимо этого свинарника и ещё немного вниз, в деревню, ехали по главной улице до супермаркета, где разворот, а там мы замечали: стояли они, полиция. Они тут же начали делать Маринусу и мне знаки остановиться, мы спрыгивали, тачка переворачивалась и скользила прямо на них, полицейский вспрыгивал на неё, а мы — смывались

Я при этом потерял один ботинок. Это были классные ботинки на платформе, я был единственный в деревне, у кого были такие ботинки. Ну, а потом мой приятель сказал своему отцу, мол такие ботинки есть только у Матиаса, он живёт там-то и там-то. Потом я уже увидел, что мой отец разъезжает туда-сюда. Я получил здоровенную оплеуху, но я знаю, как с этим обходиться. Мой отец часто был в отъезде на заработках. У меня есть три сестры, две — старшие. Когда много сестёр, им вообще нельзя оказывать сопротивление. Они всегда были на шаг впереди меня. Так же, как у Маринуса. У него было семеро сестёр. Да, Маринус и я, мы вообще были классные. Мы столько дел наворотили, я уже и не знаю толком, чего мы только не натворили. Воровали мопеды, воровали велосипеды, прокатимся пару кругов и бросим, или катаемся, пока не обратим в металлолом, или вообще разберём на запчасти и соберём новые велосипеды, сядем на них и на полной скорости врежемся в стену. — В летние каникулы Маринус часто ночевал в строительном вагончике неподалёку от свинарника. Иногда даже целую неделю или две, я всегда приносил ему что-нибудь поесть. То принесу ему туда бутербродов, то мы встречаемся вечером. Попить пивка, поболтать. То пили на спор, то травкой баловались. Он никогда не был один, у него всегда кто-то был. В его последний вечер, 12 июля, я даже ещё разговаривал с ним, спросил, может пойдёшь со мной ко мне, ещё парочку примем, ну там, я и Мадлен, не-е, я пойду с Шёнфельдами в Ахиму, тоже выпьем парочку пива с Ахимом, ну посмотрим, что где происходит. — Теперь-то уже известно, что произошло.