М Улицкая - В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве. [калибрятина]

13) Все, что ты там видишь,— то самое. Чересчур то самое. В отделе древностей Музея Израиля лежат вещи не откуда-то, как во всех музеях мира, привезенные, а принесенные из ближайшего карьера. Может быть, «в ста стадиях от музея», может быть, в ста метрах. Все эти невероятные тысячелетние ложки, тарелки, тазы, цепи, жернова, бижутерия, статуэтки, плавильни, чтобы отливать их, и молотки, которыми их разбивать,— всё это такое же здешнее и готовое сию минуту служить, как взятое в ближайшей лавке — пусть и засыпанной временно землей. Кому интересно описание товаров в стандартной москательной лавке? Сам «Музей Израиля» звучит двусмысленно: это и Музей Государства (см. пункт 6), и — наподобие галереи Третьякова в Москве или собрания Фрика в Нью-Йорке — частная коллекция некоего Израиля Исааковича Авраамова.

14) Все, что ты там видишь,— не то. Гробница царя Давида — не гробница, не Давида и не царя. Место крещения Иисуса от Иоанна — не там, куда привозят паломников и туристов, а в десятках километров. Гора Блаженства, с которой была произнесена Нагорная проповедь,— может быть, да, может быть — нет, блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Табга, где Иисус накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч мужчин,— та на 99%: 1% оставлен, видимо, для щекотания нервов. Даже Голгоф не одна. И хотя вере все это ничуть не мешает, и в малодостоверную Гробницу Давида, и в недостоверную Иорданскую купель, и в Гору Блаженства (50/50), и в Табгу веришь на все 100%, но убедительности путевых заметок это, согласитесь, мешает.

15) С горы Скопус, от университета, в хорошую погоду видно Мертвое море. Но не сейчас, сейчас хамсин. В хамсин не то что видеть — смотреть невозможно. Впрочем, нет, вон глядите, между двух гор, тонкая линия горизонтальная — это оно. Ближний к нам берег. Или нет, все-таки извиняюсь, это линия телефонных проводов. Просто по ту сторону дороги. А выглядит как береговая полоса. В хамсин. Мелкий такой песок из Саудовской Аравии. И горячий такой ветер. Так что это НЕ Мертвое море. Сделай из этого путевую заметку.

16) Что бы еще заметить? Ну, например, в Израиле нет дач. Негде ставить, места нет. Да и настроения. Даже загорода нет. Просторы есть, а загорода нет. И нет такого понятия — «дачная жизнь». То есть необязательная. И понятия «загородная» нет. Пасторальной — нет! Где ее тут взять, пасторальность? Где взять необязательность, расслабленность, исследование того, с какой ноги встал, взвешивание того, с какой интонацией с тобой поздоровался сосед? То есть пожалуйста: и лень, и безделье, и кайф свободного времени, и опьянение пустотой дня, и беззаботность — но как свойства характера, а не занятие отпускника… Ну и что ты хочешь этим сказать? Мало ли чего тут нет: трамваев, травушки-муравушки, куда Макар телят не гонял, вечной мерзлоты, Братской ГЭС. Хорош писатель — о том, чего нет!

17) Все, что ты там заявляешь,— невпопад. Если говоришь, что у Нетаньяху голова на плечах, в ответ слышишь, что он хулиган, пригородная шпана. Если через пять минут повторяешь попугайски, что шпана, получаешь, что он спаситель нации. В обоих случаях оказываешься в прямой близости от угрозы физического воздействия. Хорошо: Барак — вот кто голова! Барак?! Барак — агент Арафата! Хуже его только Рабин! Покойный. Рабин и Арафат. Скажи спасибо, что говоришь с интеллигентным человеком, а ляпнешь это в другой компании, свободно закидают камнями… Ни разу за десять дней я не произнес имени ни одного израильского политика. На всякий случай. Однажды, распивая с приятелями «Каберне Совиньон» из траппистского монастыря, вдруг вспомнил, как дикой февральской ночью 35 лет назад в деревне Норинская Архангельской области мы с сосланным туда поэтом Бродским сочиняли, дурачась, букварь, и в частности такие стишки: «Это лев, а это школа, а это дом Леви Эшкола». Уже открыл рот, чтобы позабавить собеседников, но представил себе, как помрачнеет лицо А., сузятся глаза Б., а В. скажет: «Да из-за Эшкола мы и влезли в это арабское ярмо»,— представил и, если выражаться в манере раннего соцреализма, «своих железных челюстей не разомкнул их»… И не дай вам бог назвать кого-то левым или правым — потому что первый окажется правее Победоносцева, а второй левее Кон-Бендита.

18) Более того: все, что ты там заявляешь, обнаруживает твою принадлежность к партии, о существовании и своей близости к которой ты до тех пор ни сном ни духом. Скажешь, положим, что NN симпатичный человек,— и запросто объявят оппортунистическим крылом партии Ликуд. Что Голанские высоты сегодня как-то по-особому синеют — а-а-а, так ты пацифист шимон-перецовского толка? Да даже про свое: о каком-нибудь Зюганове высказаться уклончиво, дескать, комми, что с него взять,— ни-ни! Немедленно: вам, стало быть, по вкусу двурушничество ЛДПР и соцпредательство Демвыбора России! То, что в Рассеянии насмешливо называлось пикейными жилетами, в Государстве превратилось в общество тотального политического профессионализма. В Декларации независимости не записано, а напрашивается: что Государство создано для реализации политического чутья и дара всех без исключения своих граждан. Так что что об Израиле ни написать, хоть о климате, хоть о кухне, хоть о всеизраильском обществе охотников,— всё выдаст твою тенденциозность как националиста, космополита, голубя и ястреба.

19) И тогда «камнезакидательство» как-то неявно, но ощутимо начинает сдвигаться от своего литературного употребления к практическому. Решительность, с какой большинство людей в этой стране защищает свою позицию, мнение и точку зрения, буквально с первой фразы выходит на боевую передовую и ни на вот столько не считается с тем, что позиция, мнение и точка зрения, вызывающие несогласие, высказываются не безличной газетой или радиопередачей, а живым человеком. Чуть ли не каждая реплика в обыкновенном разговоре становится заявлением, чуть ли не каждое заявление ультиматумом. Начать с того, что не любить или хотя бы недолюбливать Израиль у тебя нет права. Первая записка, которую я получил после чтения стихов, была «Что для Вас Святая земля?». Мое счастье, что я обожаю Израиль и мне не нужно было ничего выдумывать и мой ответ аудитория приняла благосклонно. «Непременно погуляйте по ортодоксальному кварталу Меа-Шеарим, но жена обязательно в чулках, ни в коем случае не в брюках, платье чем ниже, тем лучше, рукава закрывают локоть, да и голову неплохо бы покрыть»,— наставляли самые разные люди, разделяющие и не разделяющие эту строгость. А если бы и не наставляли, то наставили бы плакаты, висящие через каждые не знаю сколько метров. «А то…?» — «А то могут и камушками забросать».

20) Арабы не требуют, чтобы ты любил ту часть страны, на которой живут они,— они требуют, чтобы ты через нее не ходил. (Исключение — улочки с рядами их лавок в Старом городе.) Что, понятное дело, затрудняет сбор путевых впечатлений. В принципе «отскочить» может и беспечному путешественнику, собирающему наблюдения для заметок и забредающему в их кварталы. Иногда такой квартал разрезает два еврейских на пятьдесят метров, но знающие люди уверяют, что крюк в полкилометра может оказаться короче. Прийти к выводу, что арабы как эмпирически, так и экспериментально стерли библейское различие между временем собирать и временем разбрасывать камни, можно и не приезжая в Израиль, а просто заглядывая иногда у себя дома в телевизор. Евреи не то чтобы заинтересованнее в тебе, но радушнее. Однако вот и у них есть, скажем так, негостеприимные зоны.